Свадебный бунт - [74]
— Вестимо, сами.
— Не дадут, так сами! — рявкнули повсюду и трезвые, и пьяные голоса.
Толпа колыхнулась еще раз, еще сильнее и гульливее… передние ряды вломились в кабак, и через несколько минут все уже затрещало в доме: два-три человека валялись на полу и на крыльце, избитые до полусмерти. Большой кабак был живо разбит, замки и двери подвала сорваны, и уже не стаканы, а ведра и бочки появились на свет Божий.
Весело, с гиками и с песнями выкачивал народ бочки на улицу, ставил стойком, сшибал макушки и распивал вино чем попало, пригоршнями, черепками и шапками. Половина пролитая грязнила улицы, а половина, все-таки, выпивалась, и скоро у кабака был уже не веселящийся, а ошалелый народ.
Что случилось у Вознесенских ворот, буквально повторилось во многих кабаках, где целовальники, будто бы получившие от Носова деньги, не хотели даром угощать народ.
Скоро среди темноты душной летней ночи город начинал принимать дикий, угрожающий вид. Сами виновники этого самодельного праздника в будни, те, у которых в доме были обвенчанные молодые, начинали уже припирать ворота и тушить огонь. Многие астраханцы, знавшие хорошо норов своего родного города, чуяли, что надвигается буря, — буря хуже тех, что бывают на соседе Каспии.
— Давай Бог, чтобы ночь прошла без беды.
Надежда была напрасная. Буря росла и не сама собой, а раздуваемая невидимой рукой, которой чаялось получить от бури этой талант и счастие.
В Шипиловой слободе около двух кабаков не сам народ разбил двери, повытаскал бочки на улицу, а сам хозяин приказал их выкатить. Невидимая рука точно также во многих кабаках города не только без буйства выкачивала бочки, а даже раздавала ковши и шкалики. У этих кабаков тщательно только оберегали вино, чтобы зря не поливать улицы, а пить сколько в душу влезет.
На дворе дома Носова тоже временно открылся кабак, тоже стояли бочки и тоже слышалось:
— Милости просим. На здравие.
Дело шло к полуночи, а город все еще гудел, на улицах все еще шатались кучки совсем опьянелого народа. Во многих кабаках уже не оставалось ни капли вина. Где и не пролили ничего, то все-таки было сухо.
Вдруг среди полной тьмы южной ночи у одного из кабаков Шипиловой слободы раздался отчаянный крив какого-то молодца.
— Помилосердуйте, православные, заступитесь! Только что повенчался, жену отняли, в кремль потащили к немцам.
— Как потащили? Какие немцы?
Через несколько мгновений по всей улице уже перепрыгивало из одной пьяной головы в другую, что обоз с немцами пришел. Всех их уже разместили по разным домам кремля у начальства, до завтрашнего утра. Завтра их всех разместят по городу, поженив вновь на тех самых девицах, которых венчали сегодня. Всех вновь повенчанных девиц указано за ночь поспешить отобрать у молодых мужей, чтобы завтра утром на базаре водить на свейский манер, с треугольными венцами, вокруг корыта.
Из одной слободы по всем слободам, от одного кабака по всем остальным и по всему городу, по всей до риз положения пьяной толпе весть о прибытии обоза ударила как молния. Весть эта не обежала город, а как-то сразу повторилась и сказалась везде, во всех закоулках. Если во многих слободах и дворах на это известие отвечали только охами и вздохами и затем убирались спать, то в Шипиловой слободе загудели раскаты грома.
— Не выдавай, ребята, помогите православные! — кричал сам посадский Носов, стоя на пустой бочке среди толпы. — Пойдем в кремль, отобьем захваченных молодух и отдуем здорово всех гостей обозных!
— Да правда ль то? Пришел ли обоз?.. — робко слышалось кой-где. — Не враки ли все?..
— Нет, не враки… У самых ворот дома Носова воет девка, прозвищем Тють… Она сейчас силком ушла, вырвалась от немцев…
— Вали, ребята, вали на слом! — отозвалась толпа.
— Какие враки! Вот девка Тють сама видела их. Вали!..
И среди темноты густая, но небольшая толпа, сотни в три, неудержимо лихо метнулась по направлению к кремлю и Пречистенским воротам. По дороге толпа все увеличивалась и продолжала двигаться, выкрикивая:
— Вали! Помогите! Не выдавай! Молодух отнимают! Немцы здесь! Немцев на расправу! Девку Тютьку сейчас зарезали. Какую? Какую немцы зарезали! Подавай Тютьку на расправу. Вали!
В самых Пречистенских воротах, очевидно, уже ожидали рьяных и пьяных гостей. Ворота были заперты, и несколько солдат с караульным офицером Варваци оберегали маленькую боковую дверку. Но хитрый грек тотчас смекнул, что тут смертью пахнет, и распорядился так ловко, что бравый офицер, которому выпала на долю эта роковая случайность, — первому выдержать натиск бунтарей, — был молодой Палаузов. Он выступил вперед и холодно, твердо пригрозил оружием.
— Иди, проспись, ребята. Кто сунется, ляжет у меня тут до второго пришествия.
Во многих рядах толпы стали раздаваться голоса, советовавшие взять обходом и идти в другие ворота.
— А то брось, братцы, доутрева!
— Теперь ночь. Нешто ночью повадливо… Заутро.
— А Тють… ребята, все враки! Я ее, подлую, знаю…
— Кого тут роба одолела! — крикнул голос Партанова. — Заутро полгорода в яму сядет за разбитые кабаки. Олухи!
— Вали, небось, налегай. Приперлись уж мучители, испужались!
— Ломай, напри! — крикнул вдруг повелительно и грозно сам Грох.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.