Свадебный бунт - [70]
— Ах ты, Господи! Да что ж это такое! воскликнул Ананьев. Что ж нам делать?
— Трудно ноне, Клим Егорыч, найти свободного молодца, — заявила Настасья. — Чего другого, а этого добра нет совсем. Всех кто были, расхватали, как бывает — первые дыни на базаре народ рвет из рук. Кто еще по утру свободен был, теперь уже засватан…
— Не ври!
— Зачем? Пес врет… Я правду…
— Не ври. Захочу — найду… Говорю, найду. Беги к Чернову, что живет у Красных ворот, и проси от меня… Скажи также… Все то же… Скажи, по нынешним тошным временам без всякого чествования прямо прошу взять Варюшу, чтоб завтра по утру венчаться… Да он, чай, знает, сам поймет… Теперь эдакой засылкой никого не удивишь…
— Вестимо, Клим Егорыч… Эдак-то вот, как я… думаешь ты, не бегают? Я много эдаких-то видала.
— Кого, дура?
— А бегают как я, женихов тоже выспрашивают… Да нетути. Говорю, утром еще были, а теперь ни синь-пороха нет, то-ись, женихов!
— Беги, дура, к Чернову. Коли изъявит согласье, зови тотчас ко мне.
На этот раз Ананьев сел на крылечко дома и ожидал возвращенья Настасьи с нетерпеньем. Откажется или тоже уж женится на ком Чернов. И пиши пропало. Нет больше никого!
Через полчаса на дворе Ананьева появился молодец, и Ананьев, встав, замахал кулаками ему навстречу.
— Не смей подходить… Пошел со двора! — закричал ватажник вне себя.
Это был, конечно, Степан Барчуков.
— Тебе я… А-ах ты!.. А-ах… — И от гнева язык Ананьева окостенел и пристал к небу…
— Клим Егорыч! Побойся Бога! Положи гнев на милость! — заговорил Барчуков, приближаясь.
— Я тебя… тебя… Уходи… — залепетал Ананьев, но не мог говорить. Он сел снова на ступенях крыльца, но спиной к молодцу.
— Что я тебе сделал? Был твоим главным ставленником — дело вел честно и вел хорошо… Был ты доволен. Жил я под чужим именем. Ну, теперь выправил свой законный вид. Полюбила меня Варюша, а я ее… Бегала она топиться… Так опять же не я ее посылал… Прихворнулось тебе от того — я опять не причина. Бог даст, все у тебя пройдет. Будь милостив, отдай мне Варюшу… И как бы мы зажили хорошехонько! Как я тебя уважать бы стать… пуще родного сына тебе был бы, Клим Егорыч…
Ананьев, отвернувшись, молчал.
— Клим Егорыч… Времена лихие… После завтра всякая девка незамужняя будет уж пропащая. Немцев видели уже, сказывают — близехонько. Один молодец сказывал на базаре: видел их, обогнал обоз… — Барчуков усмехнулся и продолжал:
— Сказывает, сидят на телегах кучами… Спинами вместе, а длинные ноги болтаются из телег и чуть по земле не волочатся… Сидят они, хрюкают и табак жуют.
— Цыц! Проклятый! — заорал вдруг Ананьев… — Что ты поешь?.. Баба я, что ли, какая? Не видал я, не знаю разве, что такое немец? Почище да много показистее, брат, тебя всякий немец. Даром что ты москвич.
Барчуков хотел отвечать, но в эту минуту во двор вбежал посадский Колос.
— Здорово… — крикнул он… — Я не к тебе, Клим Егорыч… А вот увидел его… К тебе я, парень.
— Что ты? — отозвался Барчуков несколько неровным голосом.
— Дело. Вот какое дело. Будь отец родной. Женись на сестренке моей.
— Что ты?.. Бог с тобой!..
— Парень… Бог тебя не оставит. Помоги! — вопил Колос как-то неестественно, визгливо, стараясь что-то изобразить, не то страх, не то горесть…
— Не могу я…
— Ты холост… Что тебе стоит? Я весь город обегал. Ни, то-ись, тебе хоть бы хромого аль горбатого какого Господь послал! Все женятся. Все — отказ! Что ж, сестренке-то погибать, стало быть? Будь отец родной. Гляди вот…
И Колос бултыхнулся в ноги Барчукова.
— Да полно. Чего валяешься. Как же можно… Разве это такое дело? Что ты! — говорил Барчуков.
— Времена такие. Знаю… Диковинные времена. Завтра ввечеру пропадет девка. Женись…
Ананьев молча глядел на обоих и тяжело дышал… Он собирался уже расспросить Колосова о чем-то, когда увидел в воротах Настасью.
— Ну?! — поднялся он…
Настасья замахала руками.
— Жених тоже?.. Чей? — робко, хотя крикливо выговорил Ананьев.
— Нету! Какой жених!
— Слободен? Согласен?.. Слава Богу!
— Нету, Клим Егорыч. Дай передохнуть. О-ох! Дай ты мне… О-ох!
— Говори, проклятая баба! Побью!
— Уж побили! Чего? Уж побили!
— Кого? Дурафья!
— Меня. Да Чернов твой. Я сунулась по твоему указу. Он меня палкой.
— За что?
— А знай, говорит, и помни. Не бегай в женатым людям свахой чумной.
— Женат он нешто? Он?! — воскликнул Ананьев.
— Женат. Уж полгода женат…
Ватажник развел руками и молча опустился на ступени крыльца, но вдруг его будто кольнуло что в бок. Он растаращил глаза на Барчукова и Колоса.
— Прощай, Клим Егорыч. Не поминай лихом, — говорил Барчуков, кланяясь. — Господь — и тот прощает грехи лютые грешникам. А ты вот выше Бога стать хочешь. Ну, и талан тебе. Исполать тебе во всех делах. Прощай. Я вот человека из беды выручу… Женюсь на его сестренке. Мне коли не Варюша, то все равно с кем ни венчай поп… Хоть с козой, как сказывается.
— Прости, — проговорил Ананьев глухо.
— Счастливо оставаться! — сказал Колос, кланяясь ватажнику. — Ты, Клим Егорыч, тоже о своей подумал, я чаю? На завтра? То-то, почтеннейший! Ведь последний день — завтра. А то пропадет девка твоя… хоть и богатая. Ну, прости…
И оба, Барчуков и Колос, двинулись со двора.
Екатерининская эпоха привлекала и привлекает к себе внимание историков, романистов, художников. В ней особенно ярко и причудливо переплелись характерные черты восемнадцатого столетия – широкие государственные замыслы и фаворитизм, расцвет наук и искусств и придворные интриги. Это было время изуверств Салтычихи и подвигов Румянцева и Суворова, время буйной стихии Пугачёвщины…В том вошли произведения:Bс. H. Иванов – Императрица ФикеП. Н. Краснов – Екатерина ВеликаяЕ. А. Сапиас – Петровские дни.
Роман «Владимирские Мономахи» знаменитого во второй половине XIX века писателя Евгения Андреевича Салиаса — один из лучших в его творчестве. Основой романа стала обросшая легендами история основателей Выксунских заводов братьев Баташевых и их потомков, прозванных — за их практически абсолютную власть и огромные богатства — «Владимирскими Мономахами». На этом историческом фоне и разворачивается захватывающая любовно-авантюрная интрига повествования.
«Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сём отношении Екатерина заслуживает удивления потомства.Её великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».А. С.
Так сложилось, что в XX веке были преданы забвению многие замечательные представители русской литературы. Среди возвращающихся теперь к нам имен — автор захватывающих исторических романов и повестей, не уступавший по популярности «королям» развлекательного жанра — Александру Дюма и Жюлю Верну, любимец читающей России XIX века граф Евгений Салиас. Увлекательный роман «Миллион» наиболее характерно представляет творческое кредо и художественную манеру писателя.
Книга знакомит с увлекательными произведениями из сокровищницы русской фантастической прозы XIX столетия.Таинственное, чудесное, романтическое начало присуще включенным в сборник повестям и рассказам А.Погорельского, О.Сомова, В.Одоевского, Н.Вагнера, А.Куприна и др. Высокий художественный уровень, занимательный сюжет, образный язык авторов привлекут внимание не только любителей фантастики, но и тех, кто интересуется историей отечественной литературы в самом широком плане.
Салиас де Турнемир (Евгений Салиас) (1841–1908) – русский писатель, сын французского графа и русской писательницы Евгении Тур, принадлежавшей к старинному дворянскому роду Сухово-Кобылиных. В конце XIX века один из самых читаемых писателей в России, по популярности опережавший не только замечательных исторических романистов: В.С. Соловьева, Г.П. Данилевского, Д.Л. Мордовцева, но и мировых знаменитостей развлекательного жанра Александра Дюма (отца) и Жюля Верна.«Принцесса Володимирская». История жизни одной из самых загадочных фигур XVIII века – блистательной авантюристки, выдававшей себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и претендовавшей на российский престол.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.