Свадебные колокола - [67]

Веня, ясное дело, преувеличивал. Но Ганка, должно быть, догадывался об этом.

— Вот видите график, — Ганка сдвинул на переносице лохматые брови и уже во второй раз показал Вене лист ватмана, расчерченный и расписанный вдоль и поперёк. — У вас впереди ещё целый квартал, и вам спешить некуда.

В другой бы обстановке Веня не постеснялся и закричал бы: «Бюрократов на мыло!», а вот здесь не мог. Конечно, он бюрократ, подумал Веня. Его нужно поставить к стенке и немножко попугать винтовкой. Неужели он такой колоссальный жмот? Сроду таких не встречал.

— Мы взяли обязательство сдать трассу на два месяца раньше, — тихо сказал Веня. Он обязан был соблюдать правила вежливого обращения со старшим по возрасту и положению.

— Я этого обязательства не читал. Узнал только сегодня утром из «Комсомольской правды», — сухо ответил Ганка. Это был тонкий намёк, что подобных вещей он не прощает.

Яша Риловский, выходит, уже получил мою телеграмму, подумал Веня. Отличный парень этот очкарик Яша!

Это воспоминание придало ему силы, и он с улыбкой ответил:

— Если говорить о газетах, то сегодня вечером в набор идёт очень интересная статья о бюрократах.

Ганка засопел. Если ему сейчас сбрить его лохматые брови, подумал Веня, он будет похож на бегемота. Интересно, что делают из кожи бегемота?

— Вы мальчишки! — загремел Ганка. Он решил отчитать по первое число этого молокососа, который приставал к нему с ножом к горлу, требуя уголков. Хитёр Гуревич: он должен был сейчас сидеть на его месте. — И я вам уже сказал, молодой человек, что вы всё получили, что вам причитается по лимиту, и запускать руку в государственный карман вам никто не позволит! Для кого, спрашивается, существует лимит? Для кого составляются графики? Ваша колонна не исключение! И не стоило вам ехать сюда, чтобы выслушивать прописные истины.

— Я не за этим сюда приехал, — тихо отозвался Веня. Он сидел у Ганки целый час и уже устал спорить и почти смирился со своим поражением. Почти, но не совсем. — У меня дела в городе.

— Вот идите и занимайтесь своими делами. Пусть приезжает Гуревич, и мы с ним во всём разберёмся.

Ганка был ещё относительно молод, ему не было и сорока пяти. Но у него была седая голова. У него были большие руки и белые ровные зубы, которые Веня от злости хотел бы выбить. Но зачем выбивать ему зубы? В сущности, Ганка милый человек. Он отлично с ним поболтал. И может, это не беда, а достоинство, что он такой жмот?

Ганка открыл пачку папирос и закурил, всем видом показывая, что аудиенция была бесполезной и повестка её исчерпана полностью и окончательно.

Сказочного конца не получилось. Ничего не получилось. На папиросной пачке, которую положил Ганка на стол, были одинокие горы, покрытые снегом, и мимо них скакал всадник верхом на лошади. Он куда-то спешил. Вене тоже надо было торопиться. Но он сделал ещё одну попытку, зная, что и она окажется бесполезной. Всё-таки совесть будет спокойней, когда ты сделаешь всё, что в твоих силах.

— Это особый случай, — сказал Веня.

Ганка словно оглох. Он больше не хотел замечать Веню и спрятал в стол свои голубенькие и зелёненькие палки, словно отнял у Калашникова цветные детские игрушки. Подчёркнутым, официальным тоном, будто прокурор, лишая Веню последнего слова, он обратился к нему:

— У меня всё. Больше ничего не могу сообщить вам.

Голубенькие папки, исчезнувшие со стола, и отточенные простые карандаши, смотрящие в потолок острыми грифелями, как копья в руках музейных рыцарей, и официально обиженный тон Ганки натолкнули Веню на неожиданную мысль. С отчаянием и упрямством он ответил:

— А у меня не всё! Я не уйду отсюда, пока вы не дадите нам уголки.

Ганка сдвинул свои лохматые брови и грозно посмотрел на Веню. Сейчас он похож на стервятника, который был готов броситься на цыплёнка. Но Ганка не бросился и даже не закричал. Он почему-то устало улыбнулся, обнажая свои белые зубу. Веня не знал, почему он улыбался. Откуда он мог знать?

Начальник управления посмотрел на часы и кивнул головой.

— Хорошо. Оставайтесь. Диван у меня удобный. Мне приходилось ночевать на нём. Я попрошу, чтобы вас не выпроваживали отсюда.

Ганка взял со стола чёрную блестящую кожаную папку и пошёл к дверям. Остановился и сказал на прощанье:

— Не забудьте, засыпая, загадать желание. Новое место — сон сбудется.

И он ушёл из кабинета. Веня остался один.

При чём тут сон? Рыбак всё смотрел на уходящее солнце. Его глубокие складки на лице, наверное, были пропитаны морской солью. И рыбак ненавидел эту морскую соль, и море, у которого не было конца и края, и солнце, потому что у него не было никакой надежды.

Веня понял, что проиграл спор. Если Пётр Первый и ошибался, то Штейнберг и на этот раз оказался прав. После матча, который они прослушают по радио, и «Спартак» сыграет вничью, Веня отвезёт Штейнберга в ресторан. Они погорюют там вместе за шашлыками по-карски, и потом он отправит старого коммерсанта спать, а сам позвонит Наташе.

А поздно ночью, когда он уляжется в постель, приняв на ночь душ и тёплую ванну, он обо всём расскажет Наденьте боты. Он что-нибудь посоветует. Нельзя ему возвращаться с пустыми руками в колонну. Не за этим его посылал Гуревич. И чёрт возьми, зачем люди придумали эти лимиты, графики и правила? Развей можно всегда жить по правилу — без стука не входить? Может, и жизнь отпускает свои дни строго по лимиту? Можно ли заставить сердце биться по графику? Плевать он хотел на такие графики!