Свадьба Зейна. Сезон паломничества на Север. Бендер-шах - [70]

И перед каждым глотком я читал ей стихи Абу Нуваса.

Вот эти, например:

Если радует тебя, что земля цветет,

И вино бывает поседевшее и молодое,

Зачем отказываться от вина выдержанного —

Разве ночь бывает зеленая?

Спеши, крылья жизни легки.

Но поймаешь их левой рукой, как ни старайся.

Или эти:

О чаша, ты — что светильник неба, я выпил Тебя до дна

Вместо поцелуя или часа свидания,

С собой ты принесла еще счастливые дни,

Которые точно высыпали светом из прогалин Неба.

Разве я мог удержаться, чтобы не продекламировать ей следующий стих:

Если воин подготовит коня к сражению,

И знамя смерти, развернутое, полетит впереди шейха,

И вспыхнет война, разгорится, полыхая огнем,

Мы превратим лук в свои руки, а стрелы Лука — в лилии.

И станет наша война радостью, а мы — беззаботными.

Не загремит барабан — и мы сами устроим праздник.

Для юношей, тех, кто считает убийство жертвой Наслаждения ради,

Причина нашей войны — виночерпий.

Он налил вина и напоил нас.

Он чувствует нежность бокала И спешит за первым наполнить другой,

И увидишь ты там поверженного, красного, как Свекла, пьяницу.

Такая война — не война, что печалит людей ненавистью,

На такой войне мы убиваем людей И множим число нами убитых.

Да, да, все было именно так. Она светилась радостью, опьяненная стихами, а я пил сладостную, волшебную ложь и сплетал для нее тончайшие, удивительные нити грез.

Она шептала мне, что в моих глазах видит мираж жаркой пустыни, в моем голосе слышит крики хищных зверей в первобытных лесах, а я говорил ей в ответ, что в голубизне ее глаз вижу далекие северные безбрежные моря. В Лондоне я привел ее к себе в дом, в гнездо ужасающей лжи, которое создавал преднамеренно, ложь за ложью.

Сандал, алоэ, страусовые перья, фигурки из слоновой кости и черного дерева, фотографии и рисунки — рощи и финиковые пальмы на берегах Нила, яхты, скользящие по водной глади, развернув паруса, как голуби — крылья, закат солнца в горах у Красного моря, караваны верблюдов среди песчаных барханов у границ Йемена, деревья табальди в Кордофане, нагие девушки из племен занде, нуэр и шеллук, плантации бананов и кофейных деревьев, древние храмы Нубии, арабские книги в пестрых обложках с куфическим замысловатым письмом, персидские ковры, розовые занавески и ширмы, огромные зеркала на стенах, разноцветные фонари по углам. Она опустилась на колени и, поцеловав ступни моих ног, сказала: „Ты, Мустафа, мой повелитель и господин, а я твоя рабыня Сусанна“. Так каждый из нас безмолвно выбрал себе роль, она — рабыня, а я — ее господин. Она приготовила мне ванну и искупала меня, добавив в воду розового масла.

Потом я зажег палочку сандала и алоэ в медной марокканской курильнице у входа. Я надел абу и укаль и улегся на кровать. Она растерла мне грудь, ноги, шею, плечи. „Пойди сюда“, — приказал я ей. „Слушаю и повинуюсь, мой повелитель“, — ответила она тихо. В вихре иллюзий, опьянения и безумия я взял ее, и между нами свершилось то, что происходило с людьми на протяжении всех веков. Ее нашли у нее в квартире в Хемпстеде мертвой. Она покончила с собой, открыв газ. Она оставила записку: „Да проклянет вас бог, мистер Саид“.

Я поставил фотографию Энн Химменд на место, слева от фотографии Мустафы Саида, на которой он запечатлен между миссис Робинсон и ее мужем. Внизу фотографии надпись: „Дорогому Мози. Каир, 17. 4. 1913“.

Очевидно, миссис Робинсон привыкла называть его этим ласкательным именем. Так она называла его в своем письме ко мне.

Мустафа Саид выглядит совсем мальчиком, только лицо у него хмурое. Миссис Робинсон стоит слева от Мустафы Саида, положив руку ему на плечо, а ее муж обнимает их обоих. На лицах Робинсонов застыла улыбка. Они кажутся совсем молодыми: на вид им не больше тридцати. Несмотря ни на что, миссис Робинсон осталась верна своей любви. Она присутствовала на процессе от начала и до конца, выслушала все и все узнала. И все-таки в своем письме ко мне она писала:

„Я хочу поблагодарить вас за то, что вы написали мне о милом Мози. Он был самым дорогим человеком и для меня, и для моего мужа.

Бедняжка Мози! Мальчик много страдал. Но мне и моему мужу он дал безграничное счастье. После тех трагических событий я уехала из Лондона, и всякая связь между нами оборвалась. Я не раз пыталась найти его, но безуспешно. Бедный Мози! Но боль утраты смягчается для меня мыслью о том, что последние годы своей жизни он провел счастливо, рядом с хорошей женщиной, которая родила ему двух сыновей. Передайте миссис Саид мой самый теплый привет. Она может считать меня матерью. Я готова сделать для нее и для дорогих детей все, что в моих силах. Скажите ей об этом. Пусть не стесняется и напишет мне. Я была бы счастлива, если бы они приехали ко мне погостить на все лето. Здесь, на острове Уайт, я живу совсем одна. В январе я ездила в Каир на могилу мужа. Рокки очень любил Каир и завещал, чтобы его похоронили в этом городе, который стал для него самым родным городом в мире.

Я пишу воспоминания о нашей жизни там, о Рокки, Мози и о себе. Они оба были незаурядными людьми, каждый по-своему. Достоинство Рокки заключалось в умении приносить счастье другим. Он был по-настоящему счастлив, счастлив настолько, что каждый, кто соприкасался с ним, уже испытывал счастье.