Свадьба в Катманду - [42]

Позже он узнал, что дело его действительно было плохо: пуля разворотила кость, началось воспаление, остеомиелит, речь шла о немедленной ампутации руки, и, если бы не Дэвика, руку ему обязательно оттяпали бы. Это она плакала и отстаивала его руку. Отстояла.

Зато начались мучительные ежедневные перевязки, во время которых его рану чистили так, что каждый раз он терял сознание от боли. И снова Дэвика была рядом. В госпитале к ней уже привыкли, пускали к Игорю в любое время, и она дежурила возле его постели в качестве полуофициальной сиделки.

Однажды глубокой ночью он проснулся и ощутил, что сознание наконец вернулось к нему в полной мере. В слабом свете ночника он оглядел маленькую отдельную палату, где находился: капельница, горка упаковок с таблетками на подставке в изголовье, грифельная досточка с его фамилией и показателями температуры на спинке кровати и профиль Дэвики, сидевшей на стуле рядом с ним и задумавшейся о чем-то.

— Дэвика… — позвал он тихо.

Она встрепенулась, наклонилась к нему:

— Что? Что, Игорь Васильевич?

— Почему ты не спишь?

— Я? Я не хочу… Это ничего… Я буду сидеть с вами, товарищ Игорь Васильевич.

За эти дни она похудела, ее смуглое личико заострилось, глаза запали.

— А где… Суреш? — спросил Игорь.

— Он у нас… дома, в деревне. Вы не беспокойтесь, Игорь Васильевич, он совсем живой…

— А ты?

— Я тоже, — улыбнулась она.

— Поймали… этого?

— Нет. Еще нет. Отец говорил, ищут.

Преодолевая слабость и жар, Игорь помолчал, потом протянул здоровую руку, тронул ее ладонь.

— Ты спасла мне жизнь, практикантка…

Она отвела взгляд, зарделась.

— Как это ты смогла?

— Не знаю, — отозвалась она. — Я просто… очень рассердилась.

Он тихо засмеялся:

— И тебе не было страшно?

— О да, конечно. Очень страшно. Я… думала, что буду умирать от страха!

Она оживилась, заговорила увлеченно, с детской искренностью. Рассказала, как ужаснулась, попав в вертолет и увидев юродивого, как хотела выпрыгнуть и выпрыгнула бы, если бы не появившийся Игорь, как потом ей опять стало страшно, но уже не за себя, а за малыша и Игоря, и как потом вместо страха стала расти злость, злость на «Дэна» и особенно на Вику.

— Но откуда эта сила? — допытывался Игорь. — Ты же просто загипнотизировала ее!

Дэвика пожала плечами. Нет, силой гипноза она не обладает, никогда за собой такого не замечала. Просто она, как и все здесь, в Непале, верующий человек, индуистка. И у нее есть любимая богиня, Махадэви Гаури, Гаури Белоснежная, которой она молится и приносит жертвоприношения с самого детства, которой доверяет все свои самые заветные тайны и которую считает своей покровительницей. Дэвика уже не раз обращалась к Махадэви и всегда находила у нее поддержку и помощь. Вот и теперь, в тот момент, когда она поняла, что Вика сейчас выстрелит, она в полном отчаянии призвала Махадэви, и тут на мгновение ей показалось, что она увидела богиню воочию, но не сразу узнала ее, так необычен был ее облик: сверкающее, многорукое, яростное существо двигалось прямо на нее, заставляя ее встать и, забыв все, идти навстречу Злу, чтобы уничтожить его во что бы то ни стало… Что было дальше, она не помнит.

— Да-а, — протянул Игорь. — Наверное, это была Кали, богиня гнева. Ведь твоя Гаури — одно из ее воплощений. Вот она и пришла к тебе на помощь в своем истинном обличье…

Игорь был серьезен. Он понял, что поступок Дэвики — одно из проявлений той глубокой религиозности, которая дает верующим необычайные силы и способности. В Дэвике проснулась стихия, рождающая подвиги и творящая чудеса, те самые чудеса Востока, о которых сложены легенды. Энгельбах в своих книгах подтверждал это целым рядом научно-проверенных фактов — от непреодолимых «полей страха», создаваемых отшельниками Тибета вокруг своих хижин, до практики йогочара в Индии, фасян-цзунов в Китае и Хоссо-сю[11] в Японии. Вика вряд ли могла это понять, ведь она так и не стала настоящим востоковедом…

Они проговорили до самого рассвета. Игорь смотрел на оживившееся, порозовевшее лицо Дэвики, слушал ее звенящий голосок, и в нем стала зарождаться тихая нежность к ней. Не зная, как выразить эту нежность, он стал уговаривать ее отказаться от этих ночных бдений возле него, уверяя, что он уже выздоравливает.

Ее лицо вдруг померкло, она опустила голову и проговорила:

— Хорошо, товарищ Игорь Васильевич… Я больше не буду приходить.

— Дэвика! — испугался он. — Я совсем не то хотел сказать! Ты что, обиделась?

Она попыталась улыбнуться:

— Нет… нет.

— Если ты не будешь приходить, я умру, — заявил он. — Так и знай.

Она взглянула на него со слабой улыбкой:

— Вы опять шутите.

— И не думаю. Вот сейчас встану и прыгну в окно. — Игорь сделал как бы решительное движение и увидел непроизвольный испуг в ее глазах. — Говори, будешь приходить или нет?

— Буду, буду!

— И обижаться не будешь?

— Не буду, не буду…

— Тогда давай сюда руку.

Она протянула свою ладошку. Он поднес ее к губам и поцеловал. Дэвика густо покраснела и отдернула руку. Будто обожглась.

И потянулись дни и ночи. За окном уже потемнело, и влажно зашелестел, застучал, заструился по стеклам бесконечный, теплый и мутный ливень. Началось гималайское лето, сезон дождей. На стенах госпиталя появились ящерицы-гекконы, спасавшиеся от сырости, в палаты залетали крошечные зеленые попугайчики, по полу поползли какие-то жучки.