Суздальский варяг. Книга 1. Том 1. - [22]

– Сколько же душ под твоей волей?

– Днесь не ведаю. До мора было более двух тысящ. Это добро меня надоумил, надо бы посчитать, сколько в живых осталось. Чаю, половина того.

Путь от исад до боярской усадьбы оказался не менее версты. Пройти пришлось по двум крепким мостам через рвы, через две воротных башни, рубленные из толстого хоромного леса. Хозяина встречали у ворот вооружённые привратники, склонившиеся в поклонах.

Ощущение у Никодима было такое, будто он попал в стольный град. И хозяин не просто хозяин, а князь! Никодим съёжился с непривычки, не переставая, однако, удивляться:

– И много ль у тебя гридей?

– Дружина моя меньше ростовской, но для охраны хозяйства хватает. Службу несут добро, я доволен. А вот и хоромы. Слуги отведут невесту в её покои, а мы с тобой поднимемся на башню, ежели пожелаешь.

Никодим согласно кивнул головой. Они вошли в низкую дверь, поднялись по скрипучим ступеням на верхний ярус, очутившись под шатровой крышей башни. Со сторожевой площадки открылся чарующий вид на окрестности.

Боярский двор расположился на вершине холма, от подножия которого до самой реки простирался кондовый бор. На реке, возле исад, колыхалось мачтами множество различных лодий: одномачтовые и двухмачтовые, однодерёвки разной длины, ушкуи и струги, насады и кубары, а челноков и кочей – не счесть!

– Зри, Никодим, заречье-то, какое дивное! – не скрывал восхищения Иван. – Иногда поднимаюсь сюда и не могу налюбоваться на это раздолье, особливо по вечерам на закате. Говоришь, град, а не село – пусть будет так. – Иван обернулся в сторону теремного двора. – Вот он, перед тобой! Островерхие тесовые крыши теремов1 заслоняли, казалось, весь огромный двор, который по его размерам и окружающей крепостной ограде точнее было бы назвать кромным градом. Посредине двора вздымался над строениями шатёр с главой и крестом. А за острожной оградой кромника, сколь хватает глаза, крыши, крыши, крыши… Где тесовые, где гонтовые, но ни одной соломенной.

– Что-то ты погрустнел, тесть? Али нездоровится с дороги?

– Здоров, слава Богу. Ошеломил ты меня до самого нутра. И при всём этом, – Никодим развёл вокруг руками, – тебе ещё подворье понадобилось ставить в Ростове.

– А как же без подворья-то. Где моим купцам с товаром останавливаться? Не всё же перебиваться на дворе Буты.

– И пошто ты Варваре голову вскружил, – грустно качал головой Никодим.

– Ну, вот, опять за своё. Ужель ты не рад за Варвару?

– Рад, зело рад за дочку. Жених ты видный, богатый из богатых… Неровня мы тебе… Бросишь ты её. Какое за ней приданое: двор в Ростове, да челяди два десятка. «Приданое», кое во чреве, и то не твоё.

– Когда ты, Никодим, поймёшь, наконец, что приданое для меня не есть суть. Варвара у тебя… – Иван поперхнулся и поправился: – у нас одна. Я её не обижу и другим не позволю. А дитя она носит моё! И точка. Никто не должен ничего знать, даже поп на исповеди.

– Богатству твоему иной князь позавидовать может. Ты молод, ослеплён любовью, но любовь не бывает вечной, она приходит внезапно и уходит так же. Наскучит Варвара, а какая-нибудь княжна глянется…

– Не зуди, тесть, не омрачай нашу любовь.

– Дай Бог вам счастья.

– Отец мой в своё время сказывал: можно всю жизнь прожить, не разумея, какая жена тебе нужна. Пора нам идти вниз. Спускайся. В баньку и – вечерять.

После вечери Иван зашёл в женскую половину. Варвара в глубоком раздумье сидела у окна.

– Отныне здесь будут твои покои. Обживай. Я здесь ничего не менял, а ты делай, как тебе надобно, будь хозяйкой. Доброй ночи, Варварушка, – он ласково обнял её, поцеловал в уста, и удалился.

В своей ложнице Иван долго сидел враздумье, пытаясь осознать, что же произошло за последние дни. В углу мирно мерцал перед образами огонёк лампадки. За окном сгущались сумерки – день стал незаметно убывать. Иван давно не был в таком душевном умиротворении. «Глянется княжна», – с улыбкой вспомнил он. – Бог знает, что нас ждёт впереди, но Варвара – моя любовь на всю оставшуюся жизнь».

А Варвара тихо бродила по своей новой горнице, заглянула в ложницу, в крестовую комнатку, поднялась в светлицу. Пламя свечи в руке дрожало, оживляя тени от разных вещей, оставленных на столе и лавках, покрытых медвежьими шкурами, от прялок в углу, ожидающих прикосновения женских рук. Тени бегали по столу, по полу, по стенам. Ей вдруг показалось, как ещё недавно светлица была полна негромким журчанием женских голосов. Сердце Варвары, казалось, остановилось – почудилось, будто слышит она негромкие задушевные напевы, шуршание веретён. Они в женских руках, как живые, оттолкнувшись от пола, подскакивают вверх, зависают, кружась в воздухе, и снова на полу пускаются в пляс. В углу на лавке, выгнув спину и сладко зевая, потягивается кошка. А за окном ветер бьёт гроздьями капель осеннего дождя по слюдяницам. Сумерки сгущаются. В светлице возжигают свечи. Становится уютно и, кажется, теплее. Теперь же Варваре предстоит наполнить теплом и уютом этот огромный дом. Нахлынувшая грусть разрывала душу. Она понимала, что это происходит от новых ощущений, от перемен в её сознании. Ей предстоит перешагнуть (да уже перешагнула) тот рубеж, который отделит её окончательно от прошлой жизни, и все воспоминания о добрых и недобрых поступках останутся позади. Загасила свечу. Её нежное, задумчивое лицо едва просматривалось в сумеречном отсвете окна. «Вот и всё, – подумала она, смахивая ладонью выкатившуюся слезу. – Эко же я какая, мне радоваться надо. Мечтала ли я стать женой могущественного мужа? Иван не стар, полон сил…» Старалась уйти от мысли, преследовавшей её повсюду, которая и была причиной печали. Но куда денешься, о чём ни думай, а в голове свербит: как жить дальше, как сложатся отношения её ребенка с отцом? «С отцом?!» – повторила она про себя, и задрожала всем телом. Выдержит ли она это испытание?