Суворовцы - [8]
В углу на табуретке сидит круглолицый мальчик с капельками пота на лбу. Вчера он не успел постричься, и теперь товарищ, раздобыв у старшины машинку, стрижет его. От лба до макушки полоска выстрижена идеально, но машинка закапризничала, и «клиент» в смятении: что, если машинку не удастся наладить до прихода гостей!
Совсем иное расположение духа у его соседа по койке — подвижного мальчика с задорной улыбкой на пунцовых губах. Он уже сменил повседневную гимнастерку на парадный с золотыми галунами китель и, подхватывая то одного, то другого товарища, кружится в тесном проходе между кроватями.
Наконец, все воротнички подшиты, все пуговицы начищены и все пушинки с кителей сняты. Теперь у суворовцев новый повод для волнения: без четверти двенадцать, а гостей все еще нет: придут ли? Наиболее беспокойные задают этот вопрос офицеру-воспитателю. Тот бросает взгляд в окно и отвечает:
— Вьюги нет. Надо думать, не заблудятся.
Напрасные опасения: ровно в двенадцать в зале клуба не остается ни одного свободного места. Первые ряды суворовцы уступили гостям, сами скромно сели позади.
Проходит час, другой — и, странное дело! — о том, что так всех волновало, теперь, кажется, никто даже не вспоминает: и гости, и хозяева — все во власти музыки Глинки, которому посвящено это утро.
Музыка явилась как-бы отдыхом после перенапряжения, к которому привел «реваншистский азарт»: ко времени окончания концерта суворовцы оказались в самой подходящей «форме».
Отодвинули к стенам стулья. Оркестр заиграл полонез. «Бал» был открыт этим торжественно-грациозным танцем, которым по давней традиции открываются все «настоящие» балы.
А когда оркестр грянул «Костю-моряка», весь зал пришел в движение, и многим суворовцам нехватило «дам».
— Вы знаете, — торжествующе говорила Лидия Николаевна, — они стали даже стройнее, наши воспитанники. А походка! Вы посмотрите, какая у них легкая походка!
Всадники
По коридору бежит суворовец. В руке у него ломтик белого хлеба и два кусочка сахару. На лице — предвкушение удовольствия. Навстречу идет офицер.
— Вы куда? — спрашивает офицер, подозрительно оглядывая руку воспитанника.
Тот смущен.
— Товарищ капитан, я сыт, я вполне сыт…
— Нет, так нельзя. У вашей «Коломбины» есть свой паек. А вы не должны отрывать от себя.
— Я знаю, товарищ капитан, — виновато отвечает воспитанник, — но она так любит сахар!
Лошади — что в них особенного! Запряженные в телеги, они целыми днями возят песок, глину, доски. Чаще всего их можно видеть во дворе, у кухни. Сюда они привозят картошку, мешки с крупой, а отсюда увозят жужелицу и прочие скучные вещи.
Но однажды во двор ввели двенадцать лошадей и поставили в конюшню. О себе они давали знать лишь ржанием да стуком копыт о деревянный пол. Суворовцы насторожились. Вскоре то одну, то другую лошадь стали выводить во двор. Там их уже поджидал капитан Тимошенко, известный в училище как участник многих кавалерийских налетов на тылы врага. Тимошенко садился на лошадь и ездил по кругу. С шага лошадь переходила на рысь, с рыси на галоп. Любопытство суворовцев достигло высших пределов, когда они увидели, что по приказанию Тимошенко лошадь подогнула ноги и легла на землю. Изо дня в день обучал офицер лошадей разным диковинным приемам.
Теперь суворовцы не сомневались, что это те самые лошади, на которых они будут ездить.
Я увидел мальчиков на лошадях спустя несколько месяцев после первого урока верховой езды. Лошади с маленькими всадниками в черных шинелях и шапках-ушанках то растягивались цепочкой, то сдваивали ряды. В середине круга одни поворачивали вправо, другие влево, а затем, в определенном месте, опять съезжались, чтоб начать новую фигуру. Это было удивительно красиво, и я невольно вспомнил грациозный полонез, которым суворовцы так блеснули при встрече со школьницами.
Когда я сказал об этом Тимошенко, он ответил:
— В готовом виде оно все красиво. А сколько тут труда!
Не все суворовцы пойдут в кавалерийское училище: многие из них в мечтах о будущем несутся на самолетах, мчатся в танках, палят из дальнобойных орудий. Но каждый из них готов тысячу раз собрать и разобрать седло и проделать какую угодно кропотливую работу, лишь бы научиться ездить верхом.
Лошадей мало: на каждую приходится добрый десяток воспитанников. Но зато это уж их лошадь! И как бывает доволен суворовец, когда, вбежав в конюшню, он видит, что «Коломбина», навострив уши, поворачивает к нему свою умную голову и старается поймать его ухо своими мягкими добрыми губами: узнала, значит!
Солидарность
У суворовцев очень развито чувство солидарности.
— После вечерней самоподготовки, — рассказал мне помощник офицера-воспитателя Ларин, — я объявил отделению перерыв и ушел из класса. По возвращении застаю дежурного офицера, который «по всей форме» делает категорическое внушение группе моих воспитанников: Кораблинову, Пальчикову и К. Эти ребята являются постоянными участниками всех ротных шалостей. На этот раз дело обстояло так: самый слабосильный в классе воспитанник В. вздумал на доске попробовать свой художественный талант. Фантазии его только и хватило на то, чтобы изобразить уродливого человечка с предлинными ушами. Рисунок сам по себе не относился ни к кому, однако, К., обладая большими ушами, принял рисунок на свой счет и немедленно реагировал легким подзатыльником В. Тот возмутился и пошел в наступление на К. В это время Кораблинов, чтобы больше внести разнообразия в «аттракцион», смастерил из бинта лассо и удачно накинул его на шею расходившемуся В., а Пальчиков слегка потянул за лассо. Забыв о своем суворовском достоинстве, В. поднял рев, побежал в канцелярию и там доложил дежурному офицеру, что его бьют и душат. Так и сказал: «Бьют и душат»…
