Суворов и Потемкин - [101]
Он без обиняков называет имя ответственного за недостатки в обмундировании солдат Финляндской дивизии. Это его предшественник по командованию дивизией граф Иван Петрович Салтыков. Другой Салтыков — граф Николай Иванович, стоящий во главе Военной коллегии,— «что наги и босы должен был знать прежде других и претендовать». Но он молчит и, покрывая графа Ивана Петровича, списывает все на Суворова. Может, это пустяки?
Тогда откуда же такая тревога, которая прорывается в письмах?
«Я чист душою и сердцем перед Богом и моей Великой Императрицей, в чем моя совесть никогда не упрекает,— читаем мы в письме Хвостову от 30 октября 1791 г.— И приезд мой в Санкт-Петербург непорочен».
Ему никто не воспрещает приехать в столицу. Но Суворов знает причину, по которой императрица не хочет его видеть. Осведомленная о закулисной борьбе придворных группировок, Екатерина не могла простить Суворову неблагодарности по отношению к Потемкину.
«Каково смотреть на лицо, упрекающее покойного»,— признается Суворов в одном из писем. 1 декабря 1791 г. Храповицкий заносит в дневник слова Екатерины: «Довольны, что откланялись Суворов и К[нязь] Прозоровский: «lis son! mieux a leur places» (Они лучше на своих местах [франц.]).
6 января 1792 г. бригадир Ираклий Морков привозит мирный трактат с Портой, заключенный в Яссах русскими уполномоченными под руководством Безбородко. «За уборным столом слезы, — отмечает Храповицкий.— Молебен только во Дворце, и 101 пушка,— повестки и здоровье за столом обеденным отменены, с гневом». Императрица не в силах сдержать слезы и гневно отвергает предложение устроить во дворце большой прием (с приглашением по повесткам) и торжественное питие за ее здоровье в день, который подвел черту под великим подвигом Потемкина.
«12 генваря. Приехал и явился Попов. Слезы и разная беготня. Княжий бумаги заперты в общий ящик и ключ спрятан... 30 генваря. Приехал Самойлов с ратификацией Визиря и Гр[афа] Безбородко. Это было ввечеру, во время собрания — всех отпустили, и с Самойловым плакали»,— читаем в дневнике Храповицкого.
Екатерина спешит собрать вокруг себя потемкинцев. Попов получает место кабинет-секретаря, а Самойлов заменяет на важнейшем посту тяжело больного генерал-прокурора князя Вяземского. Сохраняет свое влияние и Безбородко, хотя императрица настойчиво расширяет круг государственных занятий своего молодого фаворита — Платона Зубова.
В европейской политике происходит резкая смена ориентации. Революционная буря, разразившаяся над Францией, нарушила равновесие на континенте. Даже Австрия и Пруссия — непримиримые врага и соперники пошли на сближение перед лицом растущей угрозы со стороны ниспровергателей общественного порядка. Екатерина II внимательно следит за развитием событий. Ей удается привлечь к антифранцузскому союзу шведского короля Густава III, сохраняя за собой свободу рук. Антирусская позиция правящих кругов Польши во время минувшей войны с Портой заставляет императрицу принимать меры. Обстановка благоприятна: Польша оказалась в политической изоляции. Не получив Данцига и Торна, Пруссия открыто угрожает своей бывшей союзнице. Австрия, занятая подготовкой войны против Франции, не препятствует Пруссии в ее намерениях. Пруссию поддерживает Англия.
Новая конституция 3 мая 1791 г., принятая в обстановке всеобщего энтузиазма, царившего в Варшаве, превратила Речь Посполиту в Польшу. Но не могла преодолеть раздирающую страну междуусобицу и финансовый крах. Конституция предоставила политические права верхам городской буржуазии, но не изменила тяжелого положения крепостного крестьянства, значительную часть которого составляли православные — белорусы и украинцы.
Поскольку король Станислав Август и партия Понятовских оказались в полной изоляции, Екатерина II обратилась к группе магнатов, недовольных реформами. При ее поддержке они провозгласили Тарговицкую конфедерацию, подняв мятеж против центральной власти. На подкрепление тарговичан были двинуты две русские армии — генералов Каховского и Кречетникова. Почти одновременно с началом этой войны Франция объявила войну императору. На стороне Австрии выступили Испания и Сардиния. В Петербурге ходили слухи о вспомогательном русском корпусе, который якобы должен был пойти на помощь австрийцам. Командующим называли Репнина. Суворов, строивший крепости на границе, встревожился не на шутку. «Что это вы затеяли?— мысленно вопрошал он тех, от кого зависело решение — быть или не быть ему в действующей армии, — Прошлого года я считал К[нязя] Г[ригория] А[лександровича ] у себя по пятам...» Он сознает, что без могучей поддержки Потемкина ему трудно получить боевое назначение, что недоброхоты «заглушат его талант». Все чаще ему приходят мысли об «абшиде» — отставке. Все чаще в письмах Турчанинову, и особенно Хвостову, звучат трагические ноты: «Усердная моя и простодушная служба родила мне завистников беземертных... Ныне 50 лет практики обратили меня в класс захребетников... Далек от тебя смертный, о, Мать Отечества! Повели вкусить приятный конец хоть пред эскадроном!»— читаем мы в письме Турчанинову от 21 июня 1792 г. Он умоляет старого друга передать императрице просьбу — «быть употреблену с каким отделением войск в Польше». Через три дня приходит ответ: «Польские дела не требуют графа Суворова. Поляки уже просят перемирия, дабы уложить, как впредь быть»
