Суворов. Чудо-богатырь - [12]

— Ничего, дяденька, потянет и к турку, а кашу страсть как люблю.

— А рис любишь? — на бегу спрашивает его товарищ.

— Рис! — умильно улыбается рекрут.

— Ну, а у турков его много… небось к ужину плову-то наготовил, да вот беда ужинать-то мы помешали… а как ты думаешь, славно было бы ужин у них оттягать…

— Оттягаем, вишь как перетрусили, какую трескотню подняли, — рассуждал рекрут; слышал он, что генерал говорил: как только неприятель посыпал пулями, что горохом — знай… струсил, бей его. И рекрут заорал во все горло. Толпа подхватила и заревела на все голоса… Что-то ужасное, стихийное было в этом реве. Силы солдат, кажись, удесятерились, они стремительно бросились в гору, бежавшие поддерживали падавших и крики: «Бей его, бей, ура»! — становились все громче, все яростнее…

Вольский потерял Ребока из виду и только по временам слышал его голос.

— Сомкнись ребята, сомкнись.

— Что же мне делать, — задавал он себе вопрос, — ведь я же офицер?

Но ответа не находил. Торопливо бежавшие навстречу опасности и смерти солдаты своим стремительным натиском красноречиво ему говорили, что надо делать и он бежал, как бежали они. Казалось, какая-то неведомая сила подхватила и несла его вперед без оглядки. Голова его работала так же быстро, как и ноги: в течение нескольких минут, когда батальон бросился в атаку, он снова пережил свою жизнь: и детство, и отрочество, и студенческие годы. Правда, былая его жизнь воскресла перед ним в отрывистых, подчас не имевших между собою непосредственной связи, картинах, но зато как ярки были эти картины, точно наяву… Как отчетливо он видит перед собою лица, слышит голоса.

— Воображаю, как страшно в сражении… — раздается у него в ушах восклицание княжны Варвары.

«Нет, не страшно», — думает он, а какой-то внутренний голос шепчет ему: не лги, почему же у тебя так скоро, так ненормально работает голова… ведь такая ненормальная мозговая деятельность свидетельствует о неспокойном состоянии духа.

— Нет, я должен быть спокойным, — громко восклицает Вольский и с высоко поднятой саблей, с криком: — Вперед, братцы! — несется в гору.

Но команда его лишняя. Солдаты и без нее рвутся вперед, обгоняя своего офицера.

Вольский, крикнув: «Вперед», — сейчас же сконфузился.

«Мне ли, мальчишке, не нюхавшему пороха, учить этих старых богатырей, — подумал он. — В уменьи смотреть в лицо смерти у них поучиться нужно. — Что же мне делать, что мне делать?»

Но вот он достиг уже вершины горы… Длинный ряд белых палаток, освещенных луной, кажется близким, но еще ближе, вздымая облако пыли, несется на только что взобравшихся в беспорядке солдат эскадрон турецкой кавалерии. Эскадрон все ближе и ближе, крики «Алла, алла!» — все громче и грознее, еще минута, и от осмелившейся взобраться на высоты горсти храбрецов, останется гора изрубленного мяса.

«Вот где тебе и дело, — подсказывает Вольскому внутренний голос. — Ты спрашивал, что делать? Распоряжаться».

— Рота, строй каре! — громовым голосом кричит поручик.

Мигом вокруг него вырастают живые стены, мигом наклоняются ружья и стальная чешуя штыков окружает каре.

Непонятное спокойствие овладевает Вольским. «Не спокойствие ли отчаяния?» — думает он. Нет, голова его работает спокойно, он наблюдает движение неприятельского эскадрона и видит, что тот мчится глубокой колонной. При лунном свете он ясно различает физиономию его командира.

Теперь пора — решает он и зычным голосом командует.

— Рота, товсь! Рота, пли!

Дружный залп оглашает окрестность… Ружья снова взяты на руку, стальная щетина снова окружает каре. Неподвижная рота стоит в грозном спокойствии.

— Молодцы, братцы, спасибо! прекрасный залп, — с энтузиазмом кричит Вольский солдатам, видя, что эскадрон в беспорядке скачет назад…

— Рады стараться, ваше благородие, — отвечают солдаты. В ожидании новой атаки поручик быстро перестраивает каре: в переднем фасе появляются люди заднего фаса, ружья которых не разряжены, передний фас занимает задний и заряжает ружья…

Турки смущены, тем не менее Вольский ожидает новой атаки.

«Мало людей, — думает он, — половине не приходится стрелять». Но суворовские слова: «каждый начальник действует как разум велит» приходят ему на ум и развязывают руки. Быстро перестраивает он каре в четырехшереножный развернутый строй, загибает фланги на случай удара на них и приказывает двум первым шеренгам стать на колени.

Турки, между тем, оправились и еще с большим ожесточением бросились в атаку.

Вольский подпустил их еще ближе.

— Рота товсь, рота пли!

Снова дружный залп, но уже из ружей всей роты и турки в беспорядке поворачивают назад и, отступая, оставляют на поле трупы.

Теперь уж атаки не будет, решил Вольский, видя, что от лихого эскадрона осталось не более двух, трех десятков всадников, ищущих спасения в беспорядочном бегстве.

— Братцы, это наш первый успех — кричит восторженно Вольский. — Ура!

— Ура, — подхватили солдаты, — ура! — кричали вновь подоспевшие роты и возле Вольского выросла уже шестирядная колонна всей переправившейся пехоты.

— Поздравляю тебя, Евгений, — радостно пожимал ему руку Ребок, — быстро же ты усвоил суворовскую тактику, а еще говоришь у тебя душа к нему не лежит. Это неправда, у вас души родственные… Ведь ты жестоко нарушил воинский устав и этим нарушением спас нас. На такую вольность может решиться душа суворовская, независимая, гордая, признающая право руководительства лишь за разумом… Не встреть ты турок огнем всей роты, они возобновили бы атаку.