Сутки в ауле Биюк-Дортэ - [4]

— Марков...

— Вот, — сказал Муратов, не скрывая радости, — это романическая встреча! Здравствуй, Марков!

— Это ты, голубчик?.. Здравствуй, радость моя, здравствуй...

Старые знакомцы с искренностью обнялись.

— Ну, что? Ну, как, брат? Я слышал, ты женился? Пойдем-ка лучше в хату нашу... тепло, отлично. Вот, рекомендую тебе моего хозяина: мсьё Житомiрский... смотритель здешнего отделения... то есть госпитального. Это Муратов, голубчик! мой однокорытник по гимназии. Прошу любить и уважать его...

Муратов мог, при слабом свете месяца, разобрать только высокий рост Житомiрского, густые бакенбарды и

меховой воротник военного пальто. Они пожали друг другу руки и пошли на квартиру Маркова и Житомiрского.

Муратов так обрадовался хате, что дорогой разговорился очень откровенно, против своего обыкновения; рассказал, как он мечтал о теплом жилье в этот вечер, как оставил дом свой, жену, как они много шли и устали и как он рад видеть Маркова. Они уж стали спускаться по узкой тропинке в ров, когда увидели в глубине его, в том самом месте, где бежал ручей, две чорные тени, шагавшие по грязи.

— Стой! — закричала одна, шатаясь — чего ты, скотина, хватаешься?.. Ты думаешь, что я, как ты? Уж выпил, так и ног нет... Скотина!

— Помилуйте, ваше высокоблагородие! Ведь я вам пособить хотел... Грязно очень теперь-с, ваше высокоблагородие!

— Грязно! грязно! голос-то какой! Ах ты червоточина! Первая тень, говоря это, вдруг остановилась и прошептала:

— А в зубы хочешь?

— Помилуйте, ваше высокоблагородие! За что же в зубы... Обидеть человека не долго-с.

— Ну то-то! Молчи, скот! Веди меня... Марш вперед... Грязь какая, будь она неладна, шельмовская!.. Э-э! Гаврила... стой... стой, держи... вода! держи... где рука твоя, чорт...

— Здесь, здесь, ваше высокоблагородие!

Простая тень пошла дальше; высокоблагородная за ней, придерживаясь за полу вожатого.

— Ведь это эскулап ваш налимонился так, — сказал Марков Житомiскому. — Где это он хватил? У полковника, верно, хлопнул. Во-во! смотри, ишь как его колышет в обе стороны...

— Кто это? — спросил Муратов.

— Доктор-старик... главный лекарь... Его прислали посмотреть за холерными... предупреждать дальнейшее развитие болезни. Вот он и предупреждает.

— Да уж теперь нет никакой холеры, — заметил Житомiский, — это фальшивая тревога...

— Нет, — сказал Муратов, — у наших ратников показалось что-то вроде холеры... Я слышал, что их здесь оставят в этом лазарете... Это скверно, что такой доктор нетрезвый.

— Ну, это он сегодня так, сердечный, оплошал, — возразил гусар, — а то он крепок на вино; да он только отпиской больше и занимается. А вот другой тут есть медик, молоденький — вот уж доктор, так доктор: молодчинище! маленький такой, да молодец; дело свое знает — и bon vivant такой бедовый, славный малый! Вот вчера у пана Житомiского была середа...

— Я думаю, середа вчера была у всех, — сострил Житомiрский.

— Ну, ну, не острите! У них здесь, видишь, душа моя, вечера бывают: вот у него в среду, у Федорова — это молодой доктор — в четверк; завтра у провиантского Тан-галаки... вот тоже антик; когда хочешь — познакомишься!

— Да как я познакомлюсь? Ведь мы завтра выступаем.

— Нет, уж это шалишь! Пока я здесь, я тебя не пущу, а после подвезу тебя в своем тарантасе. Дня три-четыре погости здесь. ей-Богу, не будет скучно. Что там, у ваших!

— Да как же можно?

— Да так же. Вот завтра сведи меня к своему командиру: я уже берусь упросить его — что такое три дня?.. Ты ведь не ротный командир: без тебя одного обойдутся...

— Попробуй. Я согласен немного отдохнуть, но не более трех дней. Здесь, кажется, лежать на боку не место.

— Лежи на чем хочешь, хоть на животе... Я стою у г. Житомiрского и надеюсь, что он позволит мне принять товарища на три денька.

— Странные вы вещи, mon cher, говорите! — воскликнул Житомiрский, — я уступил вам боковую хату, и вы в ней полный хозяин. Разве вы меня не знаете до сих пор? Вы меня обижаете даже.

— Знаю, знаю, голубчик Ромуальд Петрович. Если б не боялся уронить вас в грязь, обнял бы вас.

Разговаривая так, добрались они до конца оврага и готовы были завернуть за одну одиноко стоявшую хату, в которой сквозь бумажное окно слабо светился огонь, как вдруг гусар остановился.

— А что, Ромуальд Петрович, послушаем сегодня?

— Будьте осторожнее: увидит деньщик, как-нибудь выскочит... знаете, какие могут быть неприятности! Пойдемте лучше. Это бесчестно, если рассмотреть дело строго.

— Ах, не могу, голубчик! — детски содрогаясь от веселого любопытства, возразил гусар, — надо послушать... Нельзя, нельзя... Муратов, пойдем.

— Что такое?

— А вот услышишь что-нибудь, тогда узнаешь. Сказав это, гусар, согнувшись, подобрался к окошку и приложил ухо.

Скоро и два другие спутника, движимые любопытством — один потому, что знал в чем дело, а другой потому, что не знал — припали тоже около окна.

Сначала ничего не было слышно; теней тоже не было видно. Вероятно, свеча стояла ближе людей к окну.

Наконец послышался легкий вздох и потом слова:

— Слушай, Митя... — сказал нежный голос.

— Что, душка? — отозвался другой, немного погуще.

— Слушай: ты завтра лежи, а я тебе кофе сама сварю... пойду в сени и, вместе с Карповым, сварю тебе кофе.