Суть времени. Том 4 - [2]

Она и американцы. Она и европейцы. Она и «свободолюбивый Запад».

И это с такой наглостью показано, с такой силой брошен этот вызов миру, что Гитлер отдыхает.

Теперь о том, как там все будет развиваться.

Мы должны понять моральную, экзистенциальную цену происходящего. Каддафи — это последний рыцарь мира, последний герой мира, он — последний очаг вот такого сопротивления.

Маленькая страна, очень маленькая, слабая, без регулярной, по сути, армии. Потому что Каддафи слишком много раздал так называемым гражданским силам: децентрализовал, по сути, армию и подменил ее силами самообороны в регионах. Не знаю, правильно он сделал это или нет? Может быть, и правильно, потому что так какое-то сопротивление идет, а в противном случае всю эту армию перекупили бы и слили. В Египте вот была армия, а толку? Это маленькая страна с маленькими вооруженными силами, без поддержки со стороны кого бы то ни было: ни одна крупная держава мира не поддержала Ливию всерьез — одна ведет бой со всем миром.

Бедуины смотрят на то, как летают самолеты над ними — дьявольские изобретения XXI века, тяжелые бомбардировщики, — и говорят: «Ну, смотри, смотри!.. Ты еще не знаешь, что я, на верблюде, с тобой сделаю! Ты только посмей вмешаться в наши внутренние дела!» И это не пустые слова.

Почему?

А потому что это не человечество потребления. Это не человечество, которое я увидел когда-то в Югославии. Для меня сербские братья и вообще Югославия — это самое дорогое впечатление конца 80-х годов, но уже тогда я увидел изъян, фундаментальный изъян — хорошо жили. Уже было такое потребительское общество: «кава», «джус», магазины, прогулки. Западная жизнь.

Когда такая жизнь начинается, можно сказать людям: «Мы вбомбим вас в Средневековье», — и люди настороженно начнут думать, стоит ли сопротивляться, если такая угроза? Потом их добьют, но вначале у них есть соблазн каким-то образом уклониться от подобной схватки.

А у бедуина этого соблазна нет, потому что бедуин — воин. Он — воин. И для него погибнуть с оружием в руках — это самый сладкий конец жизненной истории. И они будут воевать.

А теперь посмотрим, как будут развиваться события в самом худшем случае.

Предположим, они возьмут Триполи.

С какого-то момента самолеты должны будут перестать бомбить: они не могут бомбить вечно, правильно? «Аль-Каида»? Их, я думаю, человек 900, вряд ли больше. И все остальное отребье, которое они соберут, — это тысячи две — три.

Если Каддафи сохраняет живую силу и уходит из Триполи куда-нибудь в сопредельные государства, в какие-нибудь джунгли, в какие-нибудь края, где он может отсидеться, то что дальше? Как только перестают бомбить и очевидных оккупационных войск нет, он выходит оттуда, где он находится, и просто беспощадно расправляется с тем отребьем, которое устроило все это, прикрываясь американцами и европейцами. Он в своем праве, и это все понимают.

С другой стороны, как и во всех современных войнах, ситуация такова: если ты не можешь уничтожить авиацию противника, то ты не можешь вести регулярную войну. Авиацию побеждает только военный космос. Сама авиация уничтожает вертолеты. Вертолеты уничтожают танки. То, что выше, уничтожает то, что ниже. Это закон современной техники в целом. Я понимаю, что бывают исключения, но в целом это именно так.

Значит, до тех пор, пока эта авиация работает, все остальное, неспособное ее уничтожать, должно отдыхать. Танки превращаются в горелый металл; люди, если они выходят в больших количествах на эту войну, — в горелые куски мяса; здания — в горелый камень. И так далее. Это свойство современной войны — вот этого самого страшного «воздуха», который уничтожает все.

Но когда авиация уничтожила все, что способно шевелиться, включая мирное население (а эти преступники используют, например, кассетные бомбы против мирного населения, вакуумное оружие, все новые военные наработки, они опробуют всё для больших усмирительных войн, это такой испытательный полигон военной техники), после этого «птички» адские железные должны улететь, а мерзавцы остаться там. И вот тут начинается другая история.

На африканской земле стоит белый ублюдок (или это отребье, которое он за собой волочет), и он абсолютно уязвим. И любому бедуину в кайф нажать на курок и отправить ублюдка к праотцам. И он абсолютно в своем праве. Значит, их будут щелкать соответствующим образом. А они же уязвимы — ублюдки потребительского общества с накачанными мышцами и чудовищными самолетами. Они же не хотят умирать там в большом количестве, а им придется умирать. Значит, они начинают отползать.

Это вам не Афганистан. Даже не Ирак, в котором, казалось бы, население не самое воинственное. Но уж когда речь пойдет о ливийских племенах, то дело будет швах для тех, кто в это залез: их начнут убивать. И что они будут делать? Они будут всячески истреблять все, кроме «Аль-Каиды», и фактически отдавать район за районом «Аль-Каиде».

В Египте есть такой Аль-Барадеи, очень демократически настроенный дядечка. Был руководителем МАГАТЭ и много еще кем. Европеизированный-европеизированный, демократический до конца. Все считали, что вот теперь с ним будут корешиться американцы, и все будет в шоколаде. Он вначале действительно говорил: «Демократическая революция! Ура! Мы освобождаемся от Мубарака!» Теперь он воет, просто воет: «Не надо! Не надо, умоляю вас! Только не это! Не надо! К власти приходят чудовищные силы, происходит что-то ужасное. Остановитесь! Что вы делаете?!» Американские дяди меланхолично смотрят на него: «Мы знаем, что делаем. Спокойно, спокойно. Демократия наступает…» На что она наступает?