Суть времени, 2013 № 11 - [12]

Ровно то же самое Запад и наши либероиды как его «пятая колонна» хотели сделать с Россией. Наблюдения за демагогией Сванидзе, Млечина и особенно Пивоварова на передачах «Суд времени» не оставляют никаких сомнений в том, что целью десоветизаторов, декоммунизаторов, десталинизаторов и т. п. — является истребление русского духа, якобы ответственного за «злодеяния» некоего «тоталитаризма вообще».

Запад и его здешние полицаи хотели бы воспроизвести один к одному все технологии денацификации, назвав их технологиями десоветизации. Покаяние — оно же комплекс вины… оно же — комплекс исторической неполноценности… оно же — ломка всяческой идентичности… И так далее.

Вовсе не сталинский (по аналогии с гитлеровским) пласт в душе русского народа хотели истребить полицаи! Да и нет такого пласта: параллель между Гитлером и Сталиным вопиюще некорректна. Они хотели истребить тот пласт, который можно назвать пушкинско-чеховским. А вот тут аналогия вполне уместна. Пласт немецкой души и культуры, который можно назвать шиллеровско-гетевским (при всех спорах Шиллера с Гете), и пласт русской души и культуры, который можно назвать пушкинско-чеховским, — в чем-то действительно аналогичны. Конечно, настолько, насколько вообще возможна аналогия между столь разными народами и культурами.

Ведь неслучайно одна из героинь пакостного фильма Абуладзе «Покаяние», «преступно» воспевая «советский тоталитаризм», затягивает невесть с чего «Оду к радости» Шиллера! Ну, спела бы «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Так ведь нет — «Оду к радости». Почему? Вряд ли массовый зритель, взирая на нарушение фундаментальных человеческих запретов — выкапывание тела отца из могилы, задавался таким вопросом. Но Абуладзе и его консультанты делали фильм, ориентируясь на очень разные аудитории. И какая-то аудитория должна была понять, в чем дело.

«Ода к радости» Шиллера и Девятая симфония Бетховена — квинтэссенция исторического и антропологического оптимизма. Постмодернистское сопряжение «Оды к радости» с пытками в сталинских застенках — это не мелочь. Это часть большого процесса, который начался вскоре после того, как лопнул миф о произрастании фашизма из некой специфической «немецкости».

Надо сказать, что этот миф лопнул ровно тогда, когда ему полагалось лопнуть. Он, как мавр, сделал свое дело и должен был уйти. Немецкий народ уже «грохнули» с помощью жуткой денацификации, ударившей вовсе не по «нацистскому коду». Поэтому «миф об исключительной вине» надо было оставить для русских, дабы «грохнуть» их в ходе перестройки и постперестройки. Пусть либеральные полицаи, приставленные к русским, вопят об этой вине! А ну как удастся провести кого-то на этой мякине и убить и русский дух, и русскую душу под разговоры о покаянии? А ну как удастся еще и прописать русским демократизм как главное лекарство от их вины? Начнется грызня мелких и мельчайших криминальных кланов, распадется окончательно великая общность, неистребимо имперская по сути своей и благая именно по причине неистребимой имперскости. Куда как хорошо!

Но из обоймы глобальных технологий все, что связано с «исключительными винами за исключительные зверства», пора было вынимать. Почему? Потому что накопилось слишком много материала, свидетельствующего, что к зверствам тяготеют отнюдь не отдельные народы.

Поскольку весь этот материал изложить в принципе невозможно, ограничусь одним примером.

В 1963 году американский социальный психолог Стэнли Милгрэм описал в своей статье эксперимент, не оставивший камня на камне от концепции исключительной немецкой тяги к злу и насилию, якобы порожденной отсутствием демократической традиции в национальной культуре.

Милгрэм не ставил перед собой подобной задачи. Он, напротив, хотел дополнительно обосновать концепцию немецкой вины за фашизм, и с этой целью начал эксперимент в США, полагая, что в дальнейшем проведет этот же эксперимент в Германии и продемонстрирует немцам, чем они как недемократический народ отличаются от американцев как народа демократического. Милгрэм был убежден, что среднестатистического американца — представителя индивидуалистического сообщества, исповедующего демократические ценности, — фактически невозможно принудить к совершению актов насилия. Он хотел доказать сначала это. А затем доказать, что среднестатистического немца гораздо легче побудить к насилию, ибо в нем отсутствуют индивидуалистический и демократический код. Доказав же это, внести свою лепту в тему «исключительных вин за исключительные злодеяния».

Вкратце напомню читателю, в чем состояла суть давно уже ставшего знаменитым эксперимента Милгрэма.

Экспериментатор присваивал двум участникам роли: «учитель» и «ученик». А затем сообщал им, что исследуется влияние боли на память. «Учитель» должен был выдавать «ученику» несложные задачи на запоминание и при каждой ошибке наказывать «ученика», ударяя его током, начиная с 15 вольт (на самом деле никаких ударов током «ученик» не получал). При каждой новой ошибке «учитель» должен был увеличивать напряжение. Цена деления составляла 15 вольт. На шкале имелись надписи: «Слабый удар», «Умеренный удар», «Сильный удар» и т. д. В интервале от 435 до 450 вольт значилось «XXX», то есть «смертельно».