Суть доказательств - [79]

— Опасная тенденция, — заметила я.

— Да уж. Как-никак, Эла с нами больше нет.

— Итак, по-вашему, он считал себя эмпатом?

— Определенно.

— Но такое заключение представляется несовместимым с диагнозом. Люди, страдающие пограничными расстройствами личности, обычно не питают к окружающим никаких чувств.

— В том-то и особенность магического мышления Эла, доктор Скарпетта. Свою социальную неприспособленность он объяснял непомерной эмпатией к другим. Эл Хант совершенно искренне верил, что чувствует и даже испытывает на себе боль окружающих, знает их мысли. Но фактически он жил в состоянии социальной изоляции.

— В больнице, где он работал санитаром, сотрудники отмечают его тактичность, умение найти подход к больному, — напомнила я.

— И неудивительно, — стоял на своем доктор Мастерсон. — Эл работал санитаром в пункте первой помощи. В стационаре он долго бы не продержался. Эл мог быть очень внимателен, но только при условии, что обстоятельства не вынуждали бы его к сближению с пациентом, к формированию привязанности, установлению отношений.

— Это объясняет, почему он сумел получить степень магистра, но оказался не способен продолжить психиатрическую практику.

— Совершенно верно.

— Как складывались его отношения с отцом?

— Они не сложились. Мистер Хант — человек жесткий, суровый, требовательный и властный. В его понимании воспитание сына состоит в том, чтобы выбить из него все, что понимается как слабость, и выковать настоящего мужчину. Элу просто недоставало эмоциональной прочности, чтобы противостоять постоянному давлению, запугиванию, казарменной муштре, которые, по мнению отца, должны были подготовить его к жизни. Из отцовской «учебки» он периодически перебегал под крыло матери, что тоже не способствовало формированию ясного представления о себе. Вы и без меня знаете, доктор Скарпетта, что многие мужчины-гомосексуалисты выросли в семьях, главы которых разъезжают в пикапах с дробовиком на коленях и наклейками с флагом конфедератов на бампере.

Я подумала о Марино. У него был взрослый сын, о котором лейтенант никогда не рассказывал и который жил где-то на западе.

— Хотите сказать, что Эл был гомосексуалистом?

— Я лишь хочу сказать, что он был слишком неустойчив, что над ним довлело ощущение собственной неадекватности и что в силу этого он не мог устанавливать какие-либо интимные отношения. Что касается гомосексуального опыта, то, насколько мне известно, его у Эла не было. — Мастерсон произнес это с непроницаемым лицом, посасывая трубку и глядя поверх моей головы.

— Что же произошло в тот день на психодраме? Вы упомянули о маленьком чуде. С чем оно связано? С его имитацией анютиных глазок? Или с чем-то еще?

— Разминка, так сказать, приоткрыла дверцу, но чудом — будем называть это так — стал в высшей степени страстный диалог с отцом, роль которого исполнял пустой стул в центре комнаты. На определенной стадии диалога терапевт почувствовал, что происходит, и, сев на стул, стал подавать реплики от лица Ханта-старшего. К тому моменту Эл так увлекся, что находился в состоянии, близком к трансу. Он уже не мог отличить реальное от воображаемого, и в конце концов гнев прорвался.

— В чем это проявилось? Эл повел себя агрессивно?

— Он разрыдался.

— Что говорил его «отец»?

— Ничего особенного. Критиковал, указывал на недостатки, упрекал в отсутствии мужественности. Эл был сверхчувствителен к критике. Отчасти причина его проблем крылась именно в этом. Он считал, что остро чувствует других, тогда как на деле воспринимал только себя.

— У Эла был прикрепленный социальный работник? — спросила я, листая страницы и не находя записей терапевта.

— Конечно.

— Кто? — Похоже, в досье недоставало нескольких страниц.

— Тот самый терапевт, о котором я только что упоминал, — вежливо ответил Мастерсон.

— Тот, что проводил психодраму? — уточнила я.

Доктор кивнул.

— Он еще работает у вас?

— Нет, Джима у нас больше…

— Джима? — перебила я. — Его звали Джим?

Мастерсон принялся выбивать трубку.

— Как его фамилия? Где он сейчас живет?

— К сожалению, Джим Барнс умер. Погиб несколько лет назад в дорожной аварии.

— Когда именно это случилось?

Теперь доктор снова принялся протирать очки.

— Точно не помню, лет восемь-девять назад.

— Можете рассказать подробнее? Где, при каких обстоятельствах?

— Деталей я не помню.

— Очень жаль, — сказала я, сделав вид, что потеряла интерес к Джиму Барнсу.

— Нужно ли понимать так, что вы считаете Эла Ханта подозреваемым в вашем деле?

— Есть два дела. Два убийства.

— Предположим.

— Прежде всего, доктор Мастерсон, считать кого-то подозреваемым или не считать не входит в сферу моей компетенции. Это дело полиции. Я занимаюсь сбором информации об Эле Ханте, чтобы установить, свойственно ли ему суицидальное мышление.

— А разве могут быть в этом какие-то сомнения? В конце концов, Эл Хант повесился, не так ли? Или речь может идти и не о самоубийстве?

— Он был странновато одет, — сухо ответила я. — Рубашка и спущенные брюки. Такое обычно наводит на размышления.

— Вы имеете в виду аутоэротическую асфиксию? — Мастерсон удивленно вскинул брови. — Случайная смерть при мастурбации?

— Я бы хотела исключить такую возможность.