Сусикоски и Дом трех женщин - [10]

Пармалахти сразу сменил пластинку и тон.

— Я говорил только что с главным врачом волостной больницы Фредериком Кристианссоном, который поведал мне примечательную историю… — Пармалахти осекся и сразу же поправился: — М-да. Конечно, когда речь заходит о сапожнике Тойвиайнене и его бесконечных историях, ему трудно верить. Но когда, с другой стороны, перед тобой непреложный факт — Тойвиайнен в больнице с глубокой ножевой раной… то… отправляйся-ка ты туда и проведи расследование.

Глава 4

Главный врач больницы Фредерик Кристианссон не вызывал симпатий констебля Юрки Илола. Те несколько раз, когда ему случалось иметь дело с доктором, оставили о нем не наилучшее впечатление.

Не изменилось оно и на этот раз.

Кристианссон был высоким и тощим как жердь мужчиной. На его длинном лошадином лице поблескивали выпуклые карие глаза. Конусообразные уши, казалось, были приклеены к голове, а густая черная борода, ниспадавшая с подбородка на шею, могла в зимнюю стужу вполне заменить шарф. Этот образ довершали всегда опущенные книзу и выражавшие постоянное недовольство уголки рта.

С внешностью, дарованной природой, ничего не поделаешь. Но вот свое поведение доктор Кристианссон мог бы, по мнению Илола, заметно изменить. Кристианссон всегда держался отчужденно, высокомерно, насмешливо и был весьма немногословен.

— Могу довести до вашего сведения лишь мои медицинские заключения, — начал он. — С остальным вам придется разбираться самому.

— Подходит.

Ответ Илола был подчеркнуто лаконичен.

Исходя из упоминания Пармалахти о том, что случай был «особый», Илола заключил, что Кристианссон наверняка рассказал ленсману что-то важное о деталях события. Однако доктор, очевидно, строил свои отношения с людьми так, что лишь на уровне ленсмана, судьи или асессора он находил возможным для себя быть более подробным.

— Вам понятно? — спросил Кристианссон.

У Илола покраснел даже затылок, про себя он подумал: «Черт бы тебя побрал, петуха голландского», а вслух произнес:

— Я уже сказал, подходит.

Несмотря на внешнюю сдержанность, ответ прозвучал вызывающе, и Кристианссон внимательно посмотрел на Илола. Взгляд его выпуклых глаз явно говорил: «И этот низкопробный сельский полицейский собирается выпендриваться передо мной?»

Илола незаметно для себя закусил губу.

С высоты своей медицинской башни из слоновой кости доктор Фредерик Кристианссон едва ли мог знать элементарную истину о том, что в нынешние времена редко кто мог начать полицейскую карьеру без высшего образования. Илола поначалу намеревался пойти в кадетскую школу, ибо она, как и карьера полицейского, была наиболее кратким путем к обеспеченной жизни. Это было почти одно и то же.

Тип, подобный Кристианссону, смотрит на него, как полковник на лейтенанта. Закусив удила, Илола отчеканил:

— Не соизволит ли господин доктор сообщить те исходные медицинские данные, которые дадут мне возможность приступить к исполнению моих прозаических полицейских обязанностей?

Теперь пришел черед Кристианссона закусить губу.

Выражение его лица помрачнело, он пытался пронзить Илола своим взглядом. Однако, поскольку тот смотрел на него открыто и смело, стычка на этом закончилась. Пожав костлявыми плечами, напоминавшими платяную вешалку, Кристианссон начал:

— У пациента глубокое ножевое ранение между ключицей и плечом. Почти в том же самом месте, что и ранение, полученное во время войны. Рана сама по себе не опасна, поскольку удар холодным оружием был прямым и рана оказалась нерезаной. Оружие не коснулось кости и не повредило внутренних органов. Характер раны соответствует рассказу пострадавшего, согласно которому в руках у нападавшего был кинжал.

И хотя констебль Юрки Илола решил про себя, что выслушает доктора без всяких замечаний, у него все же вырвался возглас удивления:

— Кинжал?

— Совершенно верно, — ответил Кристианссон. Уголки его рта опустились при этом еще ниже, и он пояснил: — Лезвие кинжала, если констеблю приходилось слышать, обоюдоостро, отточено с обеих сторон.

— Приходилось! — отрезал Илола.

Он вновь вскипел от негодования. Не намекает ли этот почтенный доктор на то, что единственным холодным оружием, которое констебль видел в своей жизни, являются лишь декоративные финки, которые герои романов Ярвенпяя[3] носили на своих поясах.

— Рана зашита. Левая рука пациента будет в течение некоторого времени оставаться нечувствительной, а ее обладатель соответственно — нетрудоспособным, что, однако, большого значения не имеет, ибо Тойвиайнен находится на пенсии. Мелкие сапожные работы он, по его словам, выполняет лишь удовольствия ради.

Илола кивнул головой. Его губы были плотно сжаты. Однако после того, как Кристианссон добавил, что пациента можно уже через пару дней после необходимого обследования отправить на долечивание домой и что ему, собственно, не о чем больше рассказывать, Илола спросил:

— И все же, доктор, еще несколько обстоятельств, требующих уточнения. Где и когда случилось происшествие? Кто оказал первую помощь? И кто доставил пострадавшего сюда?

— На все эти вопросы может ответить сам пациент. Как я уже упомянул, рана не опасна, и пациент вполне в состоянии вести беседу. — Внезапно Кристианссон усмехнулся. Глаза его заблестели. В них появился огонек. Опустившись вдруг со своих поднебесных высот, он сказал почти товарищеским тоном: — Упоминания еще заслуживает неистощимая многоречивость пациента… по всему видно, врожденная. По крайней мере мне пришлось наблюдать этот природный дар в течение всей операции. — Пожимая плечами, Кристианссон добавил: — При телефонном разговоре с ленсманом я изложил ему наиболее существенное из той болтовни, что мне довелось услышать. Однако я, к сожалению, не смогу воспроизвести вновь этот поток. Сами скоро все услышите… я тороплюсь.