Существовать и мыслить сквозь эпохи! - [30]
Когда-то, в 1887 году, Ницше сделал набросок следующего письма к своей сестре: Ты абсолютно ничего не поняла?.. После того как я встретил в антисемитской переписке даже имя Заратустра, терпение мое иссякло - я теперь в состоянии необходимой обороны против партии Твоего супруга. Проклятые антисемитские рожи не должны прикасаться к моему идеалу!!
И вот Ницше - нацист. При том, что так гордился своим польским происхождением. Считал, что арийское влияние... испортило весь мир, желал смешения рас. Куда бы ни простиралась Германия, она портит культуру. И не только культуру. Все немецкое столь чуждо Ницше, что уже близость немца замедляет мое пищеварение.
После крушения третьего рейха Ницше под запретом. Заклеймен. Объявлен дьявольским мифом. Исчадием зла. Превратно истолкованные понятия: раса, дисциплина и порядок, белокурая бестия - прилипли к его имени, как смола. Ницше, поборник творческого начала, - теперь алиби для тех, кто выкорчевывал все живое. Его сверхчеловек мутировал в изверга.
В ГДР Ницше - идейный враг. Отто Гротеволь, будущий премьер-министр, заявляет осенью 1948 года: идея расового превосходства и мечта о порабощении России родились в мозгу Ницше, а не Гитлера. Грехопадение Ницше доказывается нацистской пропагандой. А что писал Ницше, всегда выступавший за сильную Европу, на самом деле? Мыслитель, на совести которого лежит будущее Европы... будет считаться с евреями и с русскими как с наиболее надежными и вероятными факторами в великой игре и борьбе сил. Чтобы построить такую Европу, было бы, пожалуй, полезно и справедливо удалить из страны антисемитических крикунов.
Эрнст Блох, философ надежды и несгибаемости духа, - единственный, кто в конце 1956 года в 40-й аудитории Лейпцигского университета еще говорит о Ницше. Когда его страна застывает под гнетом сталинизма, он называет мыслителя-изгоя благородным рыцарем из Сильс-Мария.
Французы всегда читали Ницше так, как было бы ему по сердцу. За честь философа, чье учение было извращено терпящим крах нацистским режимом, вступается сюрреалист Жорж Батай: Будь то антисемитизм, фашизм или социализм, - все всегда сводится к использованию. Ницше обращался к свободным умам, не способным дать себя использовать.
Для французских экзистенциалистов Ницше - прямой предтеча. Философия абсурда Альбера Камю тоже сражается с Богом. Как Ницше. Никакого обнадеживания потусторонним миром! Человек живет здесь, на земле. И значит - к барьеру тех, кто презирает чувственность. Ницше отважно бросал им перчатку, отвергая попытки насаждать пуританскую мораль. И Камю зовет к восстанию против насилия в любой форме. И как Ницше верит в вечное возвращение, так и человек, приговоренный к смерти в повести Камю "Посторонний", испытывает безмерное блаженство, когда приходит уверенность: всё снова повторится - с самого начала.
А Сартр? В юном возрасте опьянен романтическими судьбами Гёте, Байрона, Шелли, Ницше. Глотает их мысли, как устриц. Примеряет на себя все их идеи. Подходят. Прежде всего вот эта: быть абсолютно свободным. Кредо Фридриха Ницше. Отныне и первая заповедь Сартра. Он знает: свободные умы, которые он любит, примут его в свое закрытое сообщество. В элиту мыслящих писателей.
Август 1900 года. Уже одиннадцать лет Ницше живет с помраченным рассудком. Вот и теперь лежит на кушетке в одной из комнат второго этажа виллы Зильберблик, к тому же с воспалением легких. Правая сторона лица парализована, речь пропала. Его моют и кормят, пишут маслом и фотографируют. В ночь на 25-е - апоплексический удар. Утром врач находит его без сознания, хрипящим, с легкой дрожью в руках и ногах. Ницше больше не приходит в себя. В полдень он умирает.
Петер Гаст, который уже давно работает под началом Элизабет Ферстер в Архиве, прикрывает покойнику глаза. Но правый все время открывается. И из установленного на возвышении гроба Ницше будет одним оком смотреть на своего ученика...
К торжественной церемонии прощания на открытый гроб кладут легкое покрывало. И без того тесное помещение библиотеки переполнено. Воздух сперт, приходится открыть окно. Гости - ни одного приметного умом и характером, пишет граф Кеслер, чуть ли не висят со стыдливым благоговением над покойником.
В довершение всего приглашенный сестрой оратор! Искусствовед той категории, какую ненавидел Ницше. Вытаскивает из кармана огромный свиток и не знает, куда его положить. Пока фрау Ферстер не приносит свою шкатулку с принадлежностями для шитья. Обретя кафедру, человек начинает говорить, расчленяет жизнь и творчество Ницше на периоды, и кажется, его речи не будет конца... Если бы покойник в те минуты встал из гроба, напишет один из присутствовавших, то выбросил бы оратора... в окно, а нас изгнал из храма.
Но покойник не шелохнется. Лежит недвижно, с восковым лицом. Лишь смотрит одним глазом. А вкруг виллы Зильберблик хлещет дождь.
Повествование описывает жизнь Джованны I, которая в течение полувека поддерживала благосостояние и стабильность королевства Неаполя. Сие повествование является продуктом скрупулезного исследования документов, заметок, писем 13-15 веков, гарантирующих подлинность исторических событий и описываемых в них мельчайших подробностей, дабы имя мудрой королевы Неаполя вошло в историю так, как оно того и заслуживает. Книга является историко-приключенческим романом, но кроме описания захватывающих событий, присущих этому жанру, можно найти элементы философии, детектива, мистики, приправленные тонким юмором автора, оживляющим историческую аккуратность и расширяющим круг потенциальных читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
В этой книге рассказано о некоторых первых агентах «Искры», их жизни и деятельности до той поры, пока газетой руководил В. И. Ленин. После выхода № 52 «Искра» перестала быть ленинской, ею завладели меньшевики. Твердые искровцы-ленинцы сложили с себя полномочия агентов. Им стало не по пути с оппортунистической газетой. Они остались верными до конца идеям ленинской «Искры».
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.