Существовать и мыслить сквозь эпохи! - [15]

Вагнер потрясен. Он любит пафос и сакрально-торжественный тон, который уже вскоре покажется Ницше слащавым и вызывающим чувство неловкости. Итак, Вагнер в восторге. Я не читал ничего более прекрасного, чем ваша книга! Она великолепна!.. Козиме я сказал, что после нее Вы самый желанный для меня человек. Вот если бы Ницше соблаговолил заглянуть на часок-другой в Трибшен, то выход в свет его творения можно было бы отметить по-дионисийски.

Но у Ницше не то настроение. Снова приближается Рождество. А ему неможется. Он принимает лекарства. Питается диетическим супом и хлебом из пшеничной муки грубого помола. А главное - ждет реакции, откликов на свое сочинение. Однако их нет. И это при том, что он сперва разрушил, а затем заново создал целый мир. Кроме немногих коллег, его книга никого не волнует. Радуются только Вагнеры, раздают ее всем друзьям.

Милая Козима, как водится, высказывает пожелания. Всегда надо что-нибудь достать. Ницше знаком с этой привычкой не первый год. К Рождеству детям нужны подарки. Куклы-марионетки. То, что рисует ей фантазия, в Люцерне, хоть весь город обойди, не сыскать. Купите, пожалуйста, короля и черта. Говорят, в магазине игрушек, что в Базеле на Айзенгассе, большой выбор.

Кроме того, требуется тюль с золотыми звездами. Девочки хотят одеться ангелами. Если не удастся найти тюль, сгодится тарлатан. И необходимо срочно отдать в переплет издания классиков из библиотеки маэстро. Для греков, пожалуйста, красновато-коричневый цвет, для римлян - желтовато-коричневый. Не окажет ли им милый господин профессор эту услугу? Он же свой человек. А после "Рождения трагедии" - совсем близкий.

Но отчего никто не откликается на книгу - не хвалит, не разносит? Даже его старый добрый учитель Ричль. Потому как не испытывает желания. Ограничивается двумя словами в записной книжке: остроумное похмелье. Ницше сетует в письме: Если Вам, думал я, встретилось бы в Вашей жизни нечто многообещающее, то оным могла бы быть, пожалуй, эта книга. Многообещающее - для науки, многообещающее и для душевного склада немца. Король классической филологии вновь очень немногословен в своей записной книжке: мания величия.

Ницше полагает, что посеял бурю, а пожинает штиль. Что филологам до Диониса? Они верят в Сократа, в человеческий разум, а не в мир как волю к игрищам и потехам.

Неужели у этого человека нет иных забот? Германия восстала ото сна! Прусский король Вильгельм провозглашен в Версале германским императором. Это сделал Бисмарк. Страна охвачена грюндерской горячкой. Страна набирает силу, расправляет плечи. Все бурно идет в рост, становится краше.

А кто окопался в рейхстаге между правыми и левыми, образовав вторую по численности фракцию? Истовые, надменные католики, некие индивиды с негерманской внешностью, космополиты-апатриды. С центром надо бороться. Как и с евреями, которые везде и всюду впереди. В новой, великой Германии первым хочет быть Вагнер. В апреле 1872 года он переезжает в Байройт. Возвращается домой - в рейх. А Трибшен, остров блаженных для Ницше, тает в дымке из скорби и тоски.

Какое ему дело до Байройта? И что за удельное княжество крепнет и ширится вокруг виллы Ванфрид? Идеальное общество, по Вагнеру, состоит из императоров и королей, правых интеллектуалов и ярых антисемитов. Это лощеная элита, деспоты и парвеню, не терпящие иностранных слов, дышащие патриотическим фимиамом и преклоняющиеся перед Зигфридом, германским героем, глядя на которого должен выздороветь хворый мир.

Хочет ли Ницше примкнуть к этому кругу? Ницше, который решил брать словосочетание "Германская империя" в кавычки? Устроит ли его роль придворного философа у Вагнера, чего тот несомненно желал бы? От края пропасти молодого коллегу отводит великий Якоб Буркхардт, читающий в Базеле историю искусств. Это умудренный жизнью, проницательный человек, хорошо знающий, как делается политика, в частности, в области культуры, и потому - пессимист. Любая власть, убежден Буркхардт, порождает зло.

Он любит Ницше. И не любит Вагнера. Распознав в юном друге выдающиеся способности, делится с ним своими мыслями о чрезмерном возвеличивании гениев, о тирании, о том, как незаметно для самого себя можно погрузиться в антидемократическую трясину.

Чтобы прозреть, понадобятся годы. Но уже теперь Ницше начинает понимать, что боготворимый им человек - хвастун и шарлатан, чье искусство несет с собой не благо, а зло: напыщенность, ложный пафос, высокопарный соблазн.

Однако его бог пока не стал истуканом. Ницше, напротив, - конченый человек. Ему нет и тридцати, а как ученый он уже никому не нужен. После "Рождения трагедии" студенты бегут от него.

С огромным трудом, пишет он Роде, удалось найти желающих прослушать в зимнем семестре курс его лекций о риторике греков и римлян. Желающих - двое. Один - германист, другой - юрист. Из филологов не записался никто.

"Я опять изверг немного лавы"

Ницше получает любовное письмо. Ни один человек на свете не понимал меня и не пренебрегал мною так, как Вы, сетует дама. Редко кто меня так радовал и причинял мне такую боль... Впрочем, доводилось ли мне вообще испытывать что-либо подобное? Прощальное послание, крик души. Ницше пошел на окончательный разрыв. Она всегда будет носить с собой подаренного им прекрасного, окаменевшего, оборванного Диониса. Ницше же пусть нет-нет да и взглянет на жизнерадостного непобедимого юношу Диониса, которого преподнесла ему она. Будьте здоровы, желаю, чтобы Вы поскорее вылечили глаза. С глубоким уважением Розалия Нильсен. Написаны эти строки в июне 1873 года, за несколько дней до того, как Ницше уйдет в летний отпуск.