Суровый воздух - [35]

Ниже писал уже Борода. Руку его можно было определить по крупным, жирным буквам, которые, словно телеграфные столбы вдоль дороги, строились на линейках бумаги. Сквозь шутливый тон письма Черенок чутьем угадывал, что товарищам его приходится нелегко. Дела в полку были далеко не так хороши, как старались их преподнести его друзья, щадившие неокрепшее здоровье товарища. Сердцу летчика стало теплее и радостнее от заботы о нем. Борода писал:

«Здорово, Черенок! Приходится силой отнимать у „зенитчика“ ручку и писать самому. От таких остряков разве дождешься, когда они напишут о тебе путное слово? Оленину да Остапу – лишь бы позубоскалить. Я хочу сообщить тебе, Вася, что, после того как ты не вернулся, мы тебя долго искали, ломали головы – куда ты исчез? Когда немцы удрали за Армавир, я вместе со штурманом Омельченко летал на то место. Ну и накрошили же вы тогда! Даже не верилось, что два горбатых „ила“ могли наломать столько железного хлама. Следов твоих нам найти не удалось. У меня была мысль: не махнул ли ты в горы, заблудившись в пургу? Но сейчас я трижды рад за тебя. Выздоравливай поскорее и лети к нам. А Остап мне хоть и друг, но истина дороже, как сказал один мудрец. Причем здесь, спрашивается, какие-то пироги и Настя? Вот Остап, действительно, может остаться с носом, потому что его Таня Карпова начала уж очень внимательно поглядывать на Костю Аверина – есть у нас такой летчик новый, блондин!.. Куда Остапу до него!.. Я заканчиваю, так как Остап ужасно высокомерным тоном приказал немедленно вернуть ему ручку, и я вынужден подчиниться. Он теперь мое прямое начальство – командир звена! Приезжай. Ждем все».

И еще раз рука Остапа размашисто писала:

«Как видишь, дорогой Вася, сочиняли тебе письмо гуртом, как запорожцы. Вышло, чего правду таить, не больно складно… Но мы тешим себя мыслью, что письмо наше хоть на несколько минут отвлечет тебя от пресловутой госпитальной нуди, которая допекает тебя там.

Погода на Кубани совсем весенняя, «жаркая», весь аэродром цветет одуванчиками. Надеемся, что следующую весну будем встречать где-нибудь на Одере или на Рейне. Ты пробовал когда-нибудь рейнвейн? Нет? И я не пробовал. На этом кончаю. Сейчас звонил Грабов, вызывает к себе. Узнав, что мы заняты письмом, передает тебе привет и говорит, что одиннадцатый номер скучает без хозяина. Комиссар здравствует по-прежнему и только раз был сбит. Летает столько, что даже похудел. На меня тоже недавно покушался какой-то фриц. Да пуля его оказалась дура – повертелась в кабине перед моим носом и плюхнулась на колени. Я даже пальцы обжег – горячая была. Так и привез ее на аэродром. Рассказываю, а никто не верит. Жора, тот немедленно съехидничал по моему адресу, что не зря, мол, предка моего, запорожского казака, прозвали Пулей.

Ну, будь здоров, друг. Крепко жму руку. Да, чуть было не забыл! Когда мы проезжали через Краснодар, я в городе зашел побриться и там в парикмахерской на Советской улице встретил случайно твоего батьку. Привет тебе и особый от Тани.

Твой Остап и другие…»

Черенок еще раз внимательно перечитал последние фразы и радостно воскликнул:

– Молодец, Остап! Разобрал твою криптограмму. Ну и хитрец! Отец-то мой давным-давно умер, а ты его в Краснодаре встретил, да еще в парикмахерской. Все ясно. Раздумывать, куда ехать после госпиталя, нечего. В Краснодар!..

* * *

Весна на Кубань пришла ранняя и дружная. Глыбы серого снега, пригретые лучами солнца, с шумом соскальзывали с крыш и, падая, тут же таяли, растворяясь в мутных ручьях. Теплый ветер в несколько дней разрушил снежные сугробы. Земля, изрытая окопами и воронками, окуталась туманом. На степных дорогах, в низинах стояли лужи, а по глубоким оврагам неслись потоки. Оголенные бугры покрылись робкой молодой травкой.

Прохладное ясное утро предвещало теплый, ведреный день. Солнце заливало левый берег реки, покрытый густыми бледно-зелеными зарослями березы. В кустах резвились птичьи стаи, а на развороченном стволе брошенной немецкой пушки сидела унылая ворона, каркая охрипшим голосом. От городка мимо подбитой пушки к берегу пролегла узкая тропинка. Она вела к мохнатому дикому камню, вросшему в илистый берег в том месте, где через реку был переброшен ветхий деревянный мост. Сразу же за мостом тропинка ныряла в густую тень береговых зарослей и, сделав несколько поворотов, выходила к шоссейной дороге.

По тропинке к мостику, опираясь на суковатую палку, шел Черенок. Он был одет в меховой, не по сезону комбинезон и легкие брезентовые сапоги, сшитые местным сапожником-инвалидом. В левой руке летчик нес объемистый фанерный ящик, накрест перехваченный толстым шпагатом. Спустившись к берегу, он поставил ящик на камень, вытер платком лоб и долго смотрел в зеленоватую даль. На фоне городка, позолоченного лучами солнца, ярким белым пятном выделялось здание больницы, в которой он провел последние зимние месяцы. Несколько минут спустя на берегу показалась Галина. Она остановилась у спуска, внимательно огляделась по сторонам и, не найдя того, кто ей был нужен, придерживая край юбки, взошла на мост и стала над водой, поправляя руками волосы.