Суровые времена. Тьма - [41]

Что это? Тенеземцы за стеной заметались, словно лиса в курятнике. И в криках их — неподдельный ужас: что-то темное мечется среди них. Гляди, человека утащило.

Света теперь мало, центр битвы сместился. Старикан наш черен, словно сердце самой ночи. Думаешь, зоркости смертного хватит, чтобы заметить, как он снует меж мертвецов? Куда это он? К дохлому коню Тенекрута?

Кто бы мог подумать… Да он с ума сошел!

И эта ползучая тьма тоже направляется туда. Видал? Как глаза вспыхнули красным в зареве городских пожаров… Нет, каков дурень, ему бы прочь бежать, а он… Плохо может обернуться такое упрямство.

Вот черный человечек пропал. Остановился. Значит, услыхал-таки… И снова побежал к мертвому жеребцу. Копье свое хочет забрать! Может, такое безумство и имеет смысл. Он над этим копьем здорово потрудился.

Вот снова встал, и глаза небось выпучил, принюхавшись к ночи и ощутив почти забытый запах. И в тот же миг убийственная тьма почуяла его.

Победный рев пантеры заставил замереть все сердца на равнине. И тьма помчалась — быстрее, быстрее…

Черный человечек схватил свое копье и побежал к стене. Успеет ли? Унесут ли старые кривые ноги от нагоняющей смерти?

Она огромна. И похоже, довольна ходом событий.

Вот человечек ухватился за веревку. Однако до безопасного места ему еще восемьдесят футов… А он стар и запыхался. Вот закрутило его, но координация у старикана отличная. Навершье копья выставилось вперед одновременно с прыжком чудовища. Тварь извернулась в воздухе, пытаясь избежать убийственного острия, однако копье, пронзив ее морду, вышло за левым ухом. Чудовище взревело.

Зеленый пар повалил из раны. Тварь утратила всякий интерес к старику, и тот начал свой долгий подъем на стену, закинув причудливо украшенное копье за спину.

Никто не заметил этого. Бой продолжался повсюду.

39

Похоже, южане просто-напросто зажмурились и сунули голову в улей.

Что? Почему это «неохота»? Идем поглядим. Забавно.

Всюду, куда хватает глаз, южане отступают. Где — бегом, где — просто ускользая в тень, пока смерть не настигла.

Глянь! Вражий царь, Тенекрут, в полном здравии, только охромевший, ни на что не обращает внимания, кроме этих сияющих багрянцем образин, пришедших с холмов пожрать его!

А Могаба… Глядите на него, гения тактики! Взирайте на совершенного воина, воспользовавшегося всеми до единого слабыми местами противника — после того, как не осталось шансов воплотить дьявольский замысел, определявший его деяния с вечера! Видишь? Ни единый южанин, сколь великим он ни числился бы, не решается приблизиться к нему. Величайшие из тенеземских героев становятся зелеными юнцами, стоит лишь самому Могабе выступить вперед!

Да он — больше самой жизни, этот Могаба…

Он — средоточие общего триумфа в самим собою придуманной саге!

Что-то такое покинуло южан.

Они жаждали победы. Они понимали, что другого выбора нет, так как меньшего их повелитель, Тенекрут, не потерпит. Он отличается завидным отсутствием понимания в случае неудач. Его подданные натвердо закрепились в городе. Чего еще надо, кроме малой толики упорства? Однако они бегут.

Что-то такое нашло на них и мигом убедило, что оставшиеся в Деджагоре не смогут спасти даже душ своих.

40

— Мурген, ты в порядке?

Я встряхнул головой. Чувствовал себя, точно мальчишка, раз двадцать крутанувшийся на пятке — специально, чтобы закружилась голова перед тем, как влезть в какое-нибудь дурацкое состязание.

Я стоял в переулке. На меня с весьма озабоченным видом взирал коротыш Гоблин.

— В полном, — отвечал я.

И тут же опустился на колени, упершись руками в стены, чтобы те не кружились больше. И повторил:

— В полном порядке.

— Ну да, еще бы. Шандал, присмотри за этим уродом. Будет рваться в бой — оглуши. А то что-то он сострадателен к ближним стал…

Я старался не давать воли своему «я». Может, я и вправду был слишком мягок. А мир весьма неласков к задумчивым и вежливым…

Мир тем часом замедлял кружение, и вскоре мне уже не нужно было удерживать степы.

Позади вспыхнула потасовка. Кто-то гнусаво и тягуче выругался. Другой зарычал:

— Ш-шустрый, однако…

— Эй-эй-эй! — закричал я. — Оставьте его! Пусть подойдет сюда!

Шандал не стал бить меня по голове или возражать. Ко мне, потирая правую щеку, подошел низкорослый, плотный нюень бао, что провожал меня в укрытие к Кы Даму. Казалось, он был крайне изумлен тем, что кто-то посмел тронуть его. И его «я» тут же было уязвлено еще раз: он заговорил со мной на нюень бао, а я отвечал:

— Прости, старина, моя твоя не понимай. Говори уж по-таглиосски или по-грогорски. — И, по-грогорски же, спросил: — Что стряслось?

Грогорский — родной язык моей бабки по матери. Именно в Грогоре дед ее украл. Я на нем знал слов двадцать; ровно на двадцать больше кого угодно на семь тысяч миль вокруг.

— Глашатай прислал меня отвести тебя туда, где напавшие более уязвимы. Мы внимательно следим и знаем.

— Спасибо. Воспользуемся. Веди.

Сменив язык, я заметил:

— Надо же, как эти ребята обучаются языкам, когда им чего-нибудь надо!

Шандал хрюкнул.

Гоблин, ушедший вперед, дабы оглядеться, вернулся как раз вовремя, чтоб предложить направиться к тому же слабому месту, что уже указали нюень бао. Коренастый, похоже, слегка удивился тому, что мы и своими руками собственный зад нащупаем. Может, даже был малость этим раздосадован.