Суровые дни - [20]

— В Хаджи-Говшане есть один очень интересный человек. Полезный человек. Вот если бы его заманить в Астрабад…

— Вы говорите о поэте Махтумкули? — быстро догадался Шатырбек.

— А ты знаешь его?

— Видеть не видел, но слышал о нем много. Говорят, большим авторитетом среди туркмен пользуется.

— Это ты у меня спроси! Все степняки, вплоть до самого сердара Аннатувака, относятся к нему с большим уважением.

— Хорошо! — сказал Шатырбек. — Я сделаю то, что вы желаете. Если сумею, приведу его к вам с веревкой на шее. Не сумею, — приволоку его труп.

Абдулмеджит-хан приподнялся на локте, вытаращил глаза:

— Да ты в своем уме? Ты понимаешь, что говоришь? Его смерть такого шума наделает, что не приведи аллах! Нет уж, ты лучше в это дело не вмешивайся, как-нибудь сам справлюсь. Занимайся пока своим Адна-сердаром. Тебе и с ним дел хватит.

— За него можете быть спокойны! Если не укорочу ему вторую ногу, усы свои сбрею. Валла[39], сбрею!

Старое, выдержанное вино, выпитое уже в изрядном количестве, подействовало на обоих. Шатырбек сидел красный и посоловевший, Абдулмеджит-хан вытирал шелковым платком обильно вспотевшее лицо.

— Если туркмены не дураки, — сказал он, — они не пойдут через Серчешму. Они попытаются перейти через Кемерли и ударить с тыла. Следи внимательней за Куня-Кала.

— Слепой только один раз дает украсть свой посох. — хвастливо ответил Шатырбек пословицей. — Врасплох меня Адна-сердар не застанет, я сам заманю его в сети. Если он придет с той стороны, увидите, что я с ним сделаю — там на каждом шагу — капкан!

Было уже далеко за полдень. Еще не один раз слуги меняли еду на блюдах, не один раз серебряные пиалы наполнялись вином. Ароматный дым турецкого табака облаками плавал по комнате. Наконец Абдулмеджит-хан решил, что пора в дорогу.

— Скажи Дилкеш-ханум, — произнес он, вставая, — пусть взывает к аллаху. С Фарук-ханом, полагаю, ничего, не случилось. Может быть, ранен и попал в плен. Вернусь б Астрабад — сразу же пошлю надежного человека из ёмутов, чтобы разыскали его. Пусть будет спокойна.

Шатырбек кивнул и, с трудом подняв свое грузное тело, крикнул в приотворенную дверь:

— Эй, вы там, таз принесите!

Тотчас, будто специально ожидавший этого приказания, вошел слуга с тазом и кумганом. Поставив таз, он приготовился слить на руки Абдулмеджит-хана. Шатырбек сердито вырвал у него кумган.

— Иди, извести нукеров, что хан собирается! — приказал он и стал сам сливать воду на руки гостя.

Слуга торопливо убежал.

Вымыв и осушив куском ткани руки, Абдулмеджит-хан стал надевать верхнюю одежду. Шатырбек кивком головы указал на два больших текинских ковра, сложенных в углу комнаты:

— Приказать, чтобы погрузили, или мне самому привезти?

— Лучше сам, — сказал хан, равнодушно покосившись на ковры.

Запыхавшись, вошел слуга. Глаза его сияли, губы дрожали от сдерживаемой улыбки.

— Прибыл гонец! — прокричал он. — Туркмены бежали!

Абдулмеджит-хан весело глянул на довольного Шатырбека, сказал слуге:

— Пусть гонец войдет!

Вскоре, по-военному чеканя шаг, в комнату вошел молодой стройный джигит и остановился у порога, отдав честь.

Абдулмеджит-хан подошел, дружески положил руку на плечо джигита.

— Значит, говоришь, бежали?

— Так точно, бежали, ваше превосходительство! — стоя по стойке «смирно», ответил джигит: он отвечал быстро и почтительно, но без подобострастия в голосе. — Бежали, оставив десять трупов. Жаль, что живым ни один не попался!

— Ничего! — добродушно сказал Абдулмеджит-хан. — Не всякий может взять в плен туркмена. — Он снял руку с плеча джигита и повернулся к Шатырбеку. — Сулейман-хан со своими сарбазами[40] остается в твоем распоряжении. Только смотри, чтобы туркмены не пронюхали, что тебе помогают регулярные войска, а то шума не оберешься! Это такое дело, что и ёмутов может толкнуть па дружбу с Адиа-сердаром.

— Понимаю, — согласно кивнул Шатырбек. — Будьте спокойны. Только бы ёмуты пока в стороне держались. Если они примкнут к гокленам, дело осложнится.

— Об этом не твоя забота, — успокоил его Абдулмеджит-хан. — Адна-сердар ведет себя так, что ёмуты его ненавидят. А мы еще подольем масла в огонь. Думаю, ханы гокленов тоже не долго будут его поддерживать… А ты, — обратился хан к джигиту, — передай Сулейман-хану, чтобы до моего приказа не двигался с места. А когда придется возвращаться, пусть отходит южной стороной гор, чтоб не заметили туркмены. Понял?

— Так точно, ваше превосходительство! — ответил джигит.

Абдулмеджит-хан надел папаху и вышел. Двинувшемуся вслед за ним джигиту Шатырбек сказал:

— Останься. Садись, закуси с дороги, выпей вина.

Скользнув по лицу Шатырбека бесстрастным взглядом, джигит равнодушно посмотрел на расставленные яства. Губы его дрогнули, но он ничего не сказал и, повернувшись, молча шагнул за порог.

Шатырбек проводил Абдулмеджит-хана до самых северных ворот, где уже гарцевали готовые в дорогу всадники. На прощание гость дружески обнял хозяина, с привычной легкостью, едва коснувшись носком сапога стремени, сел в седло.

— Худахафыз! Прощайте! До следующей встречи!

Помахав рукой вслед, Шатырбек направился к реке.

В другое время он, вероятно, уговорил бы Абдулмеджит-хана остаться — с ним приятно было побеседовать за пиалой вина. Но сегодня Шатырбека ждали другие развлечения: хотелось как следует разглядеть пленниц, которых привез из Туркменсахра. Правда, для таких дел всевышний посылает рабам своим ночь, но и она уже близка.