Суровая путина - [46]

Тесная горловина ерика, казалось, была создана служить ловушкой, и недаром выбрали ее охранники для засады. Нужно было уходить напрямик. Могла выручить только отчаянная быстрота. Быстроходностью, крепостью дубов своих крутийские атаманы не раз проламывали выставленные пихрой заслоны. На быстроту и крепость «Смелого» надеялся и Егор.

Присев на корме, он изогнулся, как для прыжка.

— Ребята! Полный ход!

Аниська вцепился в румпелек так, будто хотел сломать его.

— Не подступай! — прокатился над ериком разбойный бас Пантелея Кобца.

И зычным ушкуйничьим эхом отозвалось ему грозное, пихрячье:.

— Станаи-н-и-ись!

Распластавшись на корме, Егор подбадривал:

— Навались, хлопцы! Пригнись! Гребь! Гребь!

Трещали выстрелы. По набухшей скатке паруса, по обшивке дуба цокали пули.

— Не подступай! — хором закричали с байды.

Выпустив по заряду поверх крутьков, пихрецы подгребались к дубу изо всех сил. Но сумрак обманчиво скрадывал расстояния, связывал вольность и смелость движений.

— Гребь! Гребь! — командовал Егор.

— Стой, не тикай! — совсем близко раздался лихой голос вахмистра.

Каюк летел к дубу бакланом, но, видимо, боясь подплывать к нему близко, пихрецы остановились на секунду в нерешительности.

Это помогло Егору использовать долгожданный момент. Он отдал нужную команду. «Смелый» круто повернул влево, понесся на каюк. Могучий толчок потряс грузный корпус дуба, послышался сухой треск разламываемого дерева. Аниська чуть не свалился за борт; невольно свесившись с кормы, увидел в волнах плоское днище опрокинутого каюка, беспомощно барахтающихся людей.

Опытный маневр Егора решил судьбу «Смелого». Дуб перешел черту, за которой начинался свободный путь к отступлению.

Ошеломленные нежданным исходом дела, пихрецы растерялись. Каюк, возглавляемый вахмистром, вынужден был остановиться и вылавливать тонущих казаков.

К счастью, неглубок был ерик, и кордонщики благополучно пережили свой позор. Крюков велел товарищам самим прибиваться к берегу, а сам снова ринулся в погоню. Он уже дал три условных залпа, выпустил ракету. Из Малого кута на помощь команде на всех парах спешила «Казачка».

Воспользовавшись замешательством, крутьки успели выйти за песчаный шпиль, направились прямо на Морской Чулек. Пантелеева банда, давно снявшаяся с буксира, шла самостоятельно, тяжко преодолевая встречный ветер. При желании Крюков легко мог настигнуть ее у мыса, но ставка на дуб Егора затмила его разум. Он успел уже подойди к «Смелому» достаточно близко, но морской бурун встретил от за мысом, затормозил каюк.

Яростно ругаясь, жалея о напрасно потраченном времени, Крюков пересел на поджидавшую у мыса «Казачку», скомандовал полусонному, всегда хмурому механику идти полным ходом.

«Смелый» рвался вперед, не замедляя скорости. Васька непрестанно черпал воду, лил ее на распаленные тела гребцов, сам качаясь от изнеможения, еле держась на ногах. Шалые пули злобно буравили рею, толстую обшивку кормы. Ветер уныло посвистывал в размотавшемся изрешеченном парусе, шипел, хлопая сорванным кливером.

Впереди уже мигали разбросанные огоньки хутора Морской Чулек. Но как далеки были эти желанные огни! Сколько сил требовалось людям, чтобы достигнуть их! «Казачка», сначала нагонявшая крутьков, стала отставать. Клекот машины, глухие хлопки выстрелов постепенно отдалялись. Все реже чмокали пули, падая в воду. За все время ватага лишилась только одного гребца: Максим Чеборцов, раненный в левую руку, пониже, локтя, сидел, прислонясь к рее, тихо поскрипывал зубами. Панфил наскоро перевязал рану, подбадривая Максима прибаутками.

Заметив, что катер отстает, ватага огласила пустынный морской простор торжествующими криками, веселее навалилась на весла.

В это время в засинелой морской дали запоздало блеснул огонек выстрела. Он показался Аниське слишком далеким и безвредным.

— Стреляют еще, — насмешливо кивнул Аниська Ваське. Опустив черпак, хрипло дыша, Васька отдыхал.

Аниська перепел взгляд на корму, где четко вырисовывалась настороженная фигура отца.

Ему вдруг показалось, что отец присел, повернувшись спиной к ветру, будто заслоняя от него огонь спички, — прикуривал. Но огня не было видно. Да и, мог ли отец курить б такое горячее время!

Вручив Ваське руль, Аниська поспешил на корму.

Егор сидел, согнувшись, спрятав голову в колени. Пули, снова засвистали над головой. Аниська наклонился, тронул отца за плечо. Егор податливо качнулся и вдруг, вытянувшись, слег на доски.

Что-то скользкое, теплое коснулось ладоней Аниськи. Он поднес их к глазам и, увидев кровь, упал перед отцом на колени, коротко, изумленно вскрикнул.

Никто не услышал этот крик. В горячке бегства никто не заметил, что происходило на корме, а если заметил — подумал: склонившись друг к другу, совещаются о чем-то отец с сыном.

Аниська не звал товарищей, стараясь поднять отца, тихонько, по-детски всхлипывал. Вдруг он закричал так пронзительно, что гребцы испуганно выпустили весла.

Илья Спиридонов, Панфил и Игнат Кобец кинулись к корме. Аниська, не выпуская из рук безжизненной головы отца, рыдал.

Илья отстранил его, припал ухом к еще теплой груди Егора.

Посвистывал в снастях ветер, все так же надоедливо хлопал, бился плененной птицей оборванный кливер, а Илья все слушал. Вот он отшатнулся, встал медленно и грузно. Так же медленно и тяжело сошел с кормы, стал среди гребцов высокий, взлохмаченный, в расстегнутой до пояса мокрой от пота рубахе.