Сурамская крепость - [5]

Слышите ли доносящуюся издали соловьиную трель? Надо быть глухим, чтобы не различить в ней призыва любви, надо обладать каменным сердцем, чтобы при этом не вспомнить свою молодость, если вы старик, и свою возлюбленную, если вы молоды, — ибо невозможно, чтобы молодой человек ни в кого не был влюблен. Вспомнил и Дурмишхан то быстро промелькнувшее время, которое он провел со своей Гулисварди. Ему казалось, что он любит ее, — да и не одну Гулисварди любил он сейчас, а весь мир готов был заключить в свои объятия.

«Эх, хорошо бы, — раздумывал Дурмишхан, — иметь хоть какой-нибудь кусок земли да пару-другую волов, и чтоб рядом со мной была моя… моя Гулисварди».

Но эти мысли тотчас сменились другими — уже безрадостными: чтобы достичь всего того, к чему стремился Дурмишхан, нужны деньги, а их у него нет. Тех нескольких червонцев, которые он ценою многих трудов, а может быть, и неправедными путями, скопил, служа князю, конечно не могло хватить для осуществления его замыслов. И снова тяжко задумался Дурмишхан. Только теперь осознал он всю беспомощность своего положения.

«Не беда, бог милостив! — сказал он себе. — Избавиться от этого проклятого рабства — вот что было трудно. Теперь все зависит от меня самого!» — и он стал думать о том, что же ему предпринять дальше.

Поразмыслив, Дурмишхан решил наняться приказчиком к какому-нибудь купцу. Но к кому именно? Даже в наши дни, когда так расцвела торговля, безвестному человеку, как бы он ни был умен, нелегко найти себе службу у купцов. Тем более трудно это было в те времена, в особенности для Дурмишхана — человека без роду без племени. Но Дурмишхан был не из тех, кто пугается подобных трудностей.

«Стоит ли понапрасну ломать себе голову! Если наймет меня кто-нибудь — прекрасно! А нет — продам лошадь, оружие, и на эти деньги да на мои сбережения открою где-нибудь лавку, — Дурмишхан размечтался. — Сам стану купцом и заведу подручных: «Эй, малый, нацеди вина молодцу!», «Нет, мать, я сам дороже платил, этак мне не с руки!» — разговаривал он в воображении с покупателями.

Погруженный в такие мысли, Дурмишхан подъехал к роднику, который, повидимому, служил местом привала для путников.

Дурмишхан с утра ничего не ел, поэтому он спешился, снял хурджин и, стреножив лошадь, пустил ее пастись, затем развязал хурджин, достал оттуда хлеб и сыр, разостлал на траве вместо скатерти платок и принялся за еду.

Впервые Дурмишхан утолял голод собственным куском, а не объедками с господского стола — и каким же вкусным показался ему этот хлеб.

Удивительно, право, устроена человеческая жизнь! Иной раз наметит себе человек жизненный путь — и вдруг непредвиденный случай столкнет его с избранной дороги и поведет туда, куда он вовсе и не думал идти. Так именно случилось и с Дурмишханом.

Покончив с едой и увидев, что лошадь его еще недостаточно отдохнула, Дурмишхан разостлал бурку и прилег вздремнуть. В эту самую минуту к роднику подъехали трое турок. Дурмишхан принял их сначала за разбойников, собирающихся его ограбить, и схватился было за оружие, чтобы дать им отпор. Турки остановились у родника, приветствовали Дурмишхана и спешились.

— Простите за любопытство, молодой человек, откуда вы держите путь? — спросил один из турок, повидимому главный среди них.

— Из Тбилиси, сударь мой, — отвечал Дурмишхан.

— Вы тбилисский житель?

— Не знаю, что вам ответить: и да, и нет.

— Как же так?

Дурмишхан рассказал им с начала до конца историю своей жизни.

— Как счастлив ты, юноша, — сказал турок, когда Дурмишхан умолк, — что освободился от рабства, не пролив ничьей крови. Не многим выпадает на долю такое счастье! Боже мой! Это дитя не дает мне покоя! Дни и ночи стоит оно перед моими глазами, и я не знаю, куда от него скрыться… Когда-то и я был счастлив, когда-то и я мог с чистой совестью взирать на небо, а теперь… Убийца, вероотступник! Разве небо простит меня? — проговорил он как бы про себя.

Дурмишхан смотрел на него с удивлением.

— О чем это вы, сударь? Я ничего не понял, но сдается мне, будто вы вовсе не турок.

— Да, я грузин, — печально ответил «турок».

— Так почему же на вас турецкая одежда? Да и держитесь вы, как турок?

— На то есть причины.

— Не сочтите дерзостью, если я спрошу вас, что это за причины?

— Что за причины? — задумчиво сказал «турок», приподнимая край тюрбана и отирая пот со лба. — Что за причины? Вы рассказали мне о вашей жизни, теперь и я должен вам рассказать свою. Говорят, горе теряет половину остроты, если поведать его другому. Посмотрим, так ли это. Надеюсь, молодой человек, вы не соскучитесь.

— О, что вы, разумеется нет!

— Меня теперь зовут Осман-ага, — начал «турок»…

— Завтра, завтра, — закричали юноши. — Завтра очередь за Алекси!

И Сико пришлось прервать рассказ.

Глава третья

Будь трупом.

(Закон иезуитов)

— Как вас зовут, молодой человек?

— Дурмишхан.

— Случалось ли вам бывать в долине Арагвы?

— Нет, никогда.

— В таком случае вы не видели, как мне кажется, одного из прекраснейших уголков земли. Там, в этой долине, на самом берегу реки, между селеньями Бордона и Наоза вы увидите деревню Г. Деревушка эта невелика, но благо- даря широко раскинувшимся вокруг нее виноградникам кажется издали большим селом. В этой деревне жил мой отец. На беду мою, он был крепостным. Человек он был работящий, имел две упряжки волов, несколько дойных коров и изрядный виноградник. Отец был самым уважаемым человеком в нашей деревне, и ни один спор между соседями, ни одно важное дело не решалось без совета Залика (так звали моего отца). Ах, какое это было чудесное время! С каким удовольствием садился я на ярмо и беззаботно распевал оровелу! Миновали эти дни, когда я был невинен и совесть моя была чиста. И вот этот самый мальчик, который запевал по приказу пахаря оровелу, на зависть товарищам стал начальником сотни янычар, обладателем больших богатств… Но он запятнал себя кровью христианина. Ах, с какой радостью отдал бы я все, что имею, лишь бы вернуть это прошлое, вернуть время, когда я был мальчишкой-погонщиком и получал за свою работу арбу снопов!