Супружеские игры - [11]

В той жизни диплом мог бы еще пригодиться, но в этой был бесполезен. Этот мир был несовместим с жизнью за высокими стенами. Тут ценились иные таланты и иные способности, прежде всего изворотливость и умение приспосабливаться. Но и с тем, и с другим дела у меня обстояли плохо. Иза явно была неплохим психологом и сразу поняла, что со мной. Сама же я в себе теперь плохо разбиралась – последние два года стали необычным периодом в моей жизни. Он был похож на пребывание в летаргическом сне, будто мой организм стал функционировать на уровне организма лягушки, а биение моего сердца замедлилось. Никто, кроме моего адвоката, меня не посещал – до момента вынесения приговора посещения были запрещены. Правда, дядя регулярно слал мне письма. Они были короткие, и в них не было ни одного слова по поводу того дня. Теперь, по-видимому, он мог бы приехать на свидание со мной, но выбраться в такое далекое путешествие дяде было не по силам. Как-никак, старичку уже под девяносто.

Женская тюрьма находилась на юго-западе Польши. После многочасовой езды тюремный фургон свернул с шоссе на грунтовую дорогу, всю в выбоинах и колдобинах. По обеим сторонам ее росли старые, уже сбросившие листву деревья. Я еще тогда подумала, что они напоминают своеобразный почетный караул на моем новом жизненном пути. По вспаханному и схваченному первыми заморозками полю важно вышагивали вороны, часть стаи расселась на ветвях придорожных дубов. Людей нигде не было видно. А потом вдалеке я увидела комплекс зданий, построенных еще пленными немцами. По периметру территории тянулась мощная бетонная стена. Строения произвели на меня удручающее впечатление. Когда фургон наконец затормозил перед обшарпанными воротами – краска свисала с них клочьями, обнажая ржавую основу, – я обернулась и еще раз посмотрела на деревья. При этом мне подумалось, что когда я снова увижу на них листья, то уже буду старой. Ну, может, не совсем старой, но, во всяком случае, совсем другой. Другой женщиной, другим человеком. Я и сейчас уже не помню своих прежних нарядов. Теперь на мне все время одна и та же серая роба из тика, юбка из такого же материала и простые чулки. Никаких резинок, шнуровок, тесемок. Ничего, на чем при желании можно было бы повеситься. Охранница долго рассматривала даже обрывок шерстяной пряжи, которым я подвязывала волосы, – сначала велела мне снять его и показать ей, но потом отдала обратно. Волос у меня все так же много, как и прежде, но они потемнели и уже не такие светлые на концах, теперь их цвет можно было бы назвать каштановым. А лицо… Не знаю, какое у меня теперь лицо, – я умываюсь простым мылом и пользуюсь кремом «Нивея». Наверное, выйду отсюда вся в морщинах. Впрочем, теперь не имеет никакого значения, как я выгляжу. Я лишь хочу сохранить в себе человека.

Первые три дня я оставалась в камере одна, в то время как другие заключенные уходили сразу после завтрака на работу и приходили только около пяти. Обед я тоже ела в одиночестве. И постоянно возвращалась мыслями к прошлому, совсем как в тот день, когда оказалась в камере предварительного заключения. Но ответа на вопрос, как же могло произойти такое, больше не искала, потому что однозначно ответить было невозможно. Я постоянно вспоминала те события снова и снова – вдруг отыщется какая-нибудь существенная, незамеченная ранее деталь или подробность?..

Подсмотренную на озере сцену – появление из воды обнаженной Венеры – с полным правом можно было отнести к началу нашей игры. Тогда девушка растворилась у нас на глазах в предутреннем тумане, а мы с Эдвардом пошли в постель. Я уютно устроилась у него на плече.

– А как же я узнаю ее в одежде? Откуда мне знать, она это или нет?

При этих словах я ощутила легкий укол в сердце, точно меня пронзило иголочкой страха.

– Я тебе ее покажу, – коротко бросила я.

И нашла ее в столовой. Она сидела за столиком в углу, одетая в черную обтягивающую блузку с глубоким декольте и в цыганскую юбку. Ее спутником был видный мужчина с обширной лысиной и в очках.

– Она сидит вон там, – сказала я, мотнув в их сторону головой.

Эдвард обернулся:

– Откуда ты знаешь, что это именно она?

– Это должна быть она, – с нажимом произнесла я.

Эдвард отпил большой глоток кофе из щербатой фарфоровой кружки.

– Ну что, ты готова вступить в игру? – спросил он нарочито равнодушным тоном, но я почувствовала за этим едва скрываемое возбуждение.

– Готова.

– Сколько времени у меня на это?

– До нашего отъезда.

Он присвистнул:

– Фору мне даешь. – Да.

На четвертый день надзирательница сообщила, что меня вызывают на беседу с воспитателем.

– С пани Воспитательницей? – уточнила я, но ответа не получила.

Она вела меня лабиринтом коридоров, пока мы не оказались у решетки, отделяющей административную часть от камер заключенных. Сердце в груди колотилось как сумасшедшее, как будто через минуту должно было произойти что-то необыкновенное. После обязательного досмотра уже другая надзирательница ввела меня в небольшое помещение, в котором находились только стол и сейф. Именно здесь я и беседовала с Изой до этого. Если ее действительно так звали. От волнения у меня вспотели ладони. Мне пришлось ждать несколько минут, прежде чем послышались шаги. Я уже знала, что это она.