Супервольф - [48]

— Вы же в театре, мадемуазель, — сказал я. — Как вы очутились здесь?..

Я следил за лихорадочной путаницей ее мыслей. Через несколько мгновений мне стал ясен весь тайный механизм преступления.

Дочь и мачеха, оказывается, давно уже нашли общий язык. Обеих не устраивал тот скромный образ жизни, который вел Денадье и который вынуждены были вести с ним и они обе. Молодые женщины мечтали овладеть миллионами банкира и избрали показавшийся им наиболее легким и безопасным способ: довести старого и больного человека до сумасшествия. Для этого был сконструирован тайный механизм, приводивший в движение висевший в комнате Денадье портрет. Я испытал истинное наслаждение, когда префект в эту же ночь по моему телефонному вызову прислал полицейских и обе преступницы были арестованы.

Этот случай интересен тем, что попавший мне в руки бульварный роман, в котором излагалась эта захватывающая история, закончился в тот самый момент, когда поезд, жалобно вскрикнув и выпустив пар, остановился у перрона Нордбанхофа. Беспокойство не покидало меня — я вновь оказался на земле, приютившей меня в трудную минуту и подарившую столько испытаний.

Я отложил книжку, вышел из вагона и, не в силах двинуться дальше, некоторое время привыкал к Берлину.

Ночь была на исходе. Шел мелкий дождик. Впереди отчетливо вырисовывался зев подземного перехода. Меня никто не встречал, и предчувствие беды резануло с такой внезапной силой, что я едва удержался, чтобы не броситься в вагон. Пусть паровоз унесет меня куда угодно — в тупик, в депо, в Париж, к Денадье, к черту на кулички, только подальше от дождя, мокрой платформы Северного вокзала, Фридрихштрассе, Унтер ден Линден, Моабита. Спасаясь от нахлынувшего, я подбросил монету. Загадал: орел — спешу в кассу, беру билет и в компании с какой-нибудь пестрой книженцией, в которой излагается история, сходная с приключениями господина Денадье, отправляюсь в Варшаву. Решка — с головой ныряю в подземный переход, выныриваю на Фридрихштрассе, беру такси и еду в гостиницу, где меня поджидают господа Кобак и Вайскруфт, сумевший договориться с Кобаком насчет распределения доходов за мои выступления.

Выпал орел и я шагнул по направлению к подземному переходу.

Се человек.

Смутное знание предостерегало меня — стоит только спуститься под землю, и я вновь окажусь в пространстве, где война перманента, где царствуют измы, где на человека смотрят как на жирафа, годного для изготовления бифштексов. Прошлое с такой силой вцепится в меня, что никто, даже такой вундерман, как Вольф Мессинг, не сможет предсказать, чем окончится эта поездка. То ли дело история господина Денадье. Райским уголком показалась мне безыскусная буржуазная правда. Как хорошо, когда много икры, шума, брызг шампанского, ананасов в шампанском — это, должно быть, необычайно вкусно!

На первой ступеньке я невольно замешкался — сердце дрогнуло. Навстречу мне из тускло освещенного перехода поднимался железнодорожник. Его черная форма настораживала, однако пути назад не было — прошлое одержало верх и я шагнул в будущее.

В Германии обо мне забыли. Никто, включая самых пронырливых журналистов, не заинтересовался визитом медиума, чье имя когда-то гремело на всю Германию. Еще в Варшаве Кобак носился с идеей, что и в Германии я должен позиционировать себя испытанным, обеспечивавшим доход в Польше брендом — «Вольф Мессинг, раввин с Гуры Кальвария, ученый каббалист и ясновидец. Раскрывает прошлое, предсказывает будущее, определяет характер!»

В гостинице он предложил мне ознакомиться с эскизом афиши, с которого на меня глянула жуткая, с крючковатым носом, рожа в чалме Неуместность такого рода рекламного представления я почувствовал в полдень, повстречав на углу Фридрихштрассе и Унтер ден Линден грузовик, набитый одетыми в коричневые рубашки молодцами. На них были своеобразные кепи с пуговицами над козырьком, ремни портупеи пропущены под правыми погончиками рубашек, на воротниках петлицы в виде ромбов и квадратов. Передний держал знамя со свастикой. Другой, помоложе, стоявший у самого борта, заметив меня, плюнул в мою сторону.

С высоты четырнадцатого этажа готов сознаться — попал.

Пришлось срочно менять афиши — в Германии тридцать первого года евреи, тем более раввины, были не в чести. Дело даже не в молодчиках, а во вполне практическом соображении — каждый купленный билет мог оказаться политической отметиной, свидетельствующей о личных пристрастиях зрителя. Мне очень не хотелось подводить моих поклонников. Такие тонкости были недоступны Кобаку, так что мне пришлось немного покапризничать. Звезды нередко пользуются этим приемом, чтобы добиться своего.

У меня не было выбора как только вернуться к старому проверенному образу таинственного мага Вольфа Мессинга, прикрывавшего на рисунке нижнюю часть лица краем пелерины.

Очень таинственно!

Вайскруфт оказался прав — в Германии действительно забыли о Мессинге, о двадцать первом годе. Компартия превратилась в легальную парламентскую силу, как, впрочем, и нацисты, получившие на выборах 1931 года более сотни мест в рейхстаге.[44] Казалось, все, даже самые непримиримые радикалы, с необыкновенным рвением принялись играть в демократию. Кризис ослабевал, таял дух безнадежности, поразивший Германию во времена великой депрессии. На свет вновь выполз роковой вопрос — что дальше и как это «дальше» соотносится с «национальной идеей», о которой так много говорили в те дни? Где искать ее? Значительная часть общественности с надеждой обратилась к историческим ценностям, к «наследию предков». Некоторые даже поговаривали, что предки современных немцев явились в Европу вовсе не из азиатских степей, а из неведомой, таинственно сгинувшей страны Туле.