Супервольф - [19]

Эта тайна до сих пор смущает меня. Уверен, Ханни говорила искренно. Как медиуму ей было далеко до Лоры. Если она не слышала мои предупреждения, какая сила подвигла ее внезапно покинуть вагон?

Хороший вопрос для Мессинга, не правда ли?

В любом случае, когда я признался в постыдном грехе семяизвержения, она смеялась так, как может смеяться молодая здоровая женщина, которой удалось хоть в чем-то посрамить любимого мужчину.

Она смеялась беззаботно! Разве этот смех не есть повод для самого тщательного психологического расследования?

Или вот еще анекдотический случай.

Все началось с неожиданной встречи с Вилли Вайскруфтом. Мы столкнулись на Фридрихштрассе возле моего отеля, что неподалеку от вокзала. Вилли первым окликнул меня.

— Вольфи? Ты ли это?..

Я не сразу узнал его.

Вайскруфт выглядел отъявленным босяком: армейская бескозырка, студенческий, форменный, видавший виды сюртук. Заношенные до заплат солдатские штаны, не первой старости сапоги. На рукаве пиджака череп оленя в перекрестии лучей, красно-бело-черный шеврон углом вниз и буква «R». Это знакомая мне по наблюдениям за Ханной эмблема откровенно смутила меня.

Перехватив мой взгляд, Вилли усмехнулся.

— Пришлось записаться. Жить-то надо. Россбах[20] платит по пять марок за каждую акцию. Лупим левых…

Затем Вилли признался, что не прочь чего-нибудь отведать. Сегодня ему было как-то недосуг заняться вторым завтраком.[21] Я предложил зайти в ближайшую бирштубе (пивную).

Заведение оказалось приличным, кельнер шустрым. Подбежав, шепнул: «Есть баварское»!.. Я поспешил заказать пиво, омлет, сосиски. Угостил Вилли сигаретой.

В компании с важным господином в добротной кожаной куртке, щегольской шляпе, Вилли чувствовал себя неловко, однако, напомнив мне о нашей первой встрече — зря я не отдубасил тебя на вокзале, — он повел себя свободнее. Нам было о чем поговорить. Скоро потертая армейская бескозырка одного и по-аргентински экзотичная, с низкой тульей и широкими полями шляпа другого перестали иметь значение. Вилли признался, что сидит на мели. Недоучившийся студент никому не нужен, а пребывание в революционной России и знание русского некоторые из его «камарадов» расценивают как отметину красных.

— Вот и верчусь.

— Как отец?

— Давно не видал и вряд ли когда увижу. Он едва не разорился, однако сумел вовремя спихнуть своих уродов какому-то провинциалу из Данцига и сбежал в Южную Америку.

Вилли вздохнул.

— В Аргентине, говорят, тишина и порядок. Жрут от пуза.

— Что же ты не поехал с отцом?

Вайскруфт усмехнулся.

— Отец!.. Он выгнал меня, а в Америке меня никто не ждет. Здесь какая никакая, а работа и, должен признаться, наметились перспективы… Вот тебя встретил. К тому же я какой-никакой, а все-таки немец и не хочу забывать об этом, а Аргентина… Это прекрасная страна, только там слишком много коров.

Он неожиданно оживился.

— Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню. Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой — цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… — последние слова он выговорил по-русски. — Вот сиамским сестрицам не повезло — говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.

— Ты не любишь красных?

— А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.

Я молча кивнул.

Вилли с намеком глянул на меня и спросил.

— Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?

Я неопределенно пожал плечами.

— Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, — засмеялся Вилли.

Я промолчал.

— Ханну помнишь, его сестричку?

Я кивнул.

— Встретил ее в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.

Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мне стало ясно, пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, мы с ним выяснили.

Вилли, однако, прощаться не собирался.

— Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.

После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился ко мне.

— Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.

— Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, — предложил я.

Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся.

— Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…

Он неожиданно перешел на русский.

— И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.

— У меня нет миллиона. Разве что марок.

— Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в Винтергартене. Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.