Супервольф - [119]

Всесильного Мехлиса,[82] явившегося на доклад к вождю с кляузой на Козлова, командующего разгромленным Крымским фронтом, Сталин встретил убийственным: «Будь ты проклят!»

— Слюшай, зачем кляузничать? — возмутился Айвазян. — Мехлис сам член военного совета фронта, а поступил как грязный ишак. Устраивал длинные, нюдные совещания, давал ценные указания, а к работе разведки слушать не хотел. А ведь разведка за день предупредила — завтра немец ударит.

Маршалу Тимошенко досталось за поражение под Харьковом, но самый грозный разнос ждал его после того, как в Москве стало известно о предательстве Власова.[83]

— Причем здесь Власов и поражение под Харьковом? — не понял я.

— Ты не знаешь? Тогда слюшай нашот маршал Тимошенко. Он, безмозглый баран, твой Тимошенко. Вай-вай-вай, он Власову был как отец родной! А Власов, сам знаешь, какая змеюка оказался.

Перевожу на русский язык. После окружения наших войск под Харьковом, где в плен попало около двухсот сорока тысяч человек, более тысячи танков и двух тысяч орудий, немцы двинулись к Сталинграду и на Кавказ. Сталин тяжело переживал эту неудачу, лишившую Красную армию большей части подготовленных за зиму оперативно-стратегических резервов. Но куда большую ярость вызвала у вождя новость о предательстве Власова. Эта измена оказалась последней каплей, решившей судьбу Тимошенко. Вождь гневно напомнил ему как в сороковом году именно с подачи Тимошенко Власова объявили командиром лучшей дивизии в Красной армии. Досталось также Жукову, тогда же подписавшему отличную служебную характеристику изменнику.

Теперь, со слов Айвазяна, в Кремле главным вопросом стал кадровый. Слетел со всех постов маршал Кулик

[84]. Мехлиса сняли с должности начальника Политуправления Красной Армии и разжаловали до бригадного комиссара. Командующий Крымским фронтом Козлов разжалован до генерал-майора и отправлен командовать 24-ой армией. Кувырнулся давний протеже Сталина, генерал-лейтенант Г.Г. Соколов, еще до назначения Власова загнавший 2-ю ударную армию в болота. Он пришел в Красную армию с должности заместителя наркома внутренних дел. За дело брался горячо, давал любые обещания.

[85]

На практике же у него ничего не получалось.

Одним словом, дым стоит коромыслом. Теперь, как поделился Айвазян, пришло время новых людей.

— Слюшай, знаешь, кто всплыл первым? Какой-то Говоров. Представляешь!

Сосед дал мне время прочувствовать, что творится в советском королевстве, затем закончил.

— Этот Говоров написал письмо Сталину, призвал его отменить комиссаров, ввести строгих началников[86], поднять дисциплину среди командиров и смелее выдвигать новых людей. Представляешь, на что замахнулся?

Айвазян с досады хлопнул себя по ляжкам.

— И этого Говорова, бывшего царского офицера, в командующие Ленинградским фронтом, понимаешь? Какой-то Ватутин тоже будет командовать фронтом. Пошел в гору кто, знаешь? Не знаешь?! Какой-то Гордов. Этот Гордов побывал в окружении, а теперь будет командовать Сталинградским фронтом. Слыхал такой, Горбатов? Не слыхал?! Вай-вай-вай. Лагерник, а его в командармы! Слыхал такой Кривошеин?

— Да. Он совместно с Гудерианом принимал парад в Бресте в тридцать девятом году.

— Точно. Слюшай, с Гудерианом обнимался, а теперь танковый корпус командует! Все диву даются, неужели хозяин нюх потерял?

Он тут же опомнился и строго-настрого приказал.

— Забудь о Сталине, — затем как-то зверовато улыбнулся и с намеком спросил. — Знаешь, Мессинг, откуда он их берет? Кто рекомендует?

Я пожал плечами. К Горбатову и Кривошеину я не имел никакого отношения.

— У хозяина нюх на толковых людей, — предположил я.

— И я о том же. Его нюху можно позавидовать. Но, — хитровато улыбнулся Айвазян, — Георгий Маленков как-то обмолвился — ничего, говорит, странного, в выборе хозяина нет. Говорит, с людьми работать уметь надо.

Тут он внезапно замолчал. С большим трудом сдержал себя. Знал, ни в коем случае нельзя рассказывать поднадзорному Мессингу все, что выложил Гобулов, но его так и подмывало. Неожиданно он брякнул то, что ярко высвечивалось в его лысоватой голове.

— Маленков Георгий Максимилианович говорит, никакого странного в поступках хозяина нет. Новых людей Сталину рекомендует какой-то колдун-болтун, ишак его разбери. Или ведьма!

Я отпрянул.

— Не может быть?!

Айвазян хитро подмигнул и спросил.

— Знаешь, кто этот колдун?

Мессинг замешкался с ответом, затем нерешительно покачал головой.

— Не-ет.

— Э-э, дорогой, ты много не знаешь. Это какая-то бабка из верующих. Называется Матрона московская. Хозяин сам ездил к ней в сорок первом. Представляешь?!

Я утверждаю, он был искренен. Простодушный и недалекий Айвазян даже представить себе не мог, что человек, который проигрывал ему в шахматы и, что еще невероятней, тут же расплачивался, мог быть тем человеком, который предсказал кремлевскому балабосу, кто из советских военачальников есть кто.

Мне было не до смеха. Интрига высветилась до донышка, и это был тревожный свет. Голоса зовущих сменили тон, завыли так, что мурашки по сердцу заскребли. В неведении Айвазяна таился опасный подтекст — вряд ли Гобулов был настолько наивен, чтобы поверить в какую-то Матрону. Ему должно быть известно, а если нет, скоро станет известно, кто такая эта Матрона и кого его люди по глупости сцапали. Это грозило Мессингу куда более серьезными осложнениями, чем сломанная нога. За мою ногу Берия простит, может, даже похвалит — так ему, экстрасенсу, и надо. Пусть не выделывается, а вот реакция хозяина для местных начальников была куда более опасна. Сталин не любил, когда его людям, не испрашивая разрешения, ломали ноги. Вождь не скажет — а подать сюда Тяпкиных-Ляпкиных! Он скажет — а подать сюда головы Ляпкиных-Тяпкиных! Конечно, Лаврентий Павлович знал об этом. Берия был умнейший человек, он был способен заглянуть в будущее. Наркомвнудел всегда сумеет найти козла отпущения, и Гобулов знал об этом.