Suora Scolastica - [14]

На следующий день, когда Схоластика предстала для первого суда перед «советом старейших», возглавляемым аббатисой, последняя переменила, казалось, свой взгляд на это дело. Она полагала, что было бы опасно развлекать придворное общество рассказами о монастырских бесчинствах.

— Это общество еще, пожалуй, скажет: «Вы караете любовную связь, обнаруженную благодаря неловкости виновных, а мы знаем, что существуют сотни других». Наш молодой король считает себя человеком с твердым характером и намерен заставить всех соблюдать законы — нечто совершенно невиданное в этом государстве; мы можем воспользоваться этим временным положением вещей и добиться того, что будет для монастыря полезнее торжественного осуждения десятка бедных монахинь в присутствии неаполитанского архиепископа и всех каноников, которых он созовет, чтобы составить свой трибунал. Нужно наказать мужчину, осмелившегося проникнуть в наш монастырь; если одного красивого юношу из числа придворных посадить на несколько лет в крепость, это произведет более сильное впечатление в свете, чем осуждение сотни монахинь. К тому же это будет справедливо: ведь во всем виноваты мужчины. Схоластика не принимала этого мужчину в своей комнате, — дай бог, чтобы все здешние монахини проявляли столько же благоразумия! Она назовет нам безрассудного юношу, против которого я должна возбудить преследование при дворе, а так как ее вина, в сущности, очень невелика, то мы приговорим ее к какому-нибудь легкому наказанию.

Аббатисе стоило большого труда убедить «старейших», чтобы они вняли ее доводам, но в конце концов она была настолько выше их по своему происхождению и, главное, по своим связям при дворе, что им пришлось уступить ей. Аббатиса считала, что заседание суда будет продолжаться несколько минут. Но вышло совсем иначе.

После того, как Схоластика, согласно обычаю, стала на колени перед судьями и прочла молитву, она промолвила только эти немногие слова:

— Я вовсе не считаю себя монахиней. Я была знакома с этим молодым человеком в свете; хотя мы очень бедны, мы намерены сочетаться браком.

Эти слова, нарушавшие основную заповедь монастыря, были самыми преступными, какие только можно было вымолвить в благородном аббатстве Сан-Петито.

— Назови имя! Имя молодого человека! — воскликнула аббатиса, с нетерпением прерывая речь, которую, как она полагала, Схоластика собиралась произнести в защиту брака.

Схоластика ответила:

— Вы никогда не узнаете его имени. Я никогда не причиню моим словом вреда человеку, который должен стать моим супругом.

Несмотря на все настояния аббатисы и старейшин, молодая послушница так и не назвала Дженнарино. Растерянная аббатиса убеждала ее:

— Все будет прощено тебе, и я тотчас же отправлю тебя в твою келью, если ты согласишься сказать одно слово.

Молодая девушка крестилась; низко кланялась и показывала знаками, что не скажет больше ни слова.

Ей было хорошо известно, что Дженнарино — внучатный племянник грозной аббатисы. «Если я назову его, — думала она, — я получу прощение и помилование, как уверяют эти дамы; но наименьшее несчастье, которое может его постигнуть, — это то, что его вышлют в Сицилию или даже в Испанию, и я никогда больше его не увижу».

Аббатиса была так разгневана упорным молчанием юной Схоластики, что, забыв все свои милостивые намерения, поспешила донести неаполитанскому архиепископу обо всем случившемся в монастыре в минувшую ночь.

Стараясь угодить королю, желавшему проявлять строгость, архиепископ принял это дело близко к сердцу; однако, несмотря на содействие всех приходских священников столицы и всех непосредственно подчиненных ему шпионов, он ничего не мог обнаружить и доложил о происшедшем королю, который поспешил направить это дело к министру полиции. Министр сказал королю:

— Мне думается, что ваше величество сможет, не прибегая к пролитию крови, вынести устрашающий приговор, который надолго останется памятным, только при том условии, если молодой человек, проникший в бельевую комнату монастыря Сан-Петито, окажется придворным или отпрыском одного из знатнейших семейств Неаполя.

Король согласился с этим, и министр представил ему список двухсот сорока семи человек; каждого из них можно было с некоторым основанием подозревать в том, что он в ту ночь пробрался в благородный монастырь.

Неделю спустя Дженнарино был взят под стражу только потому, что было замечено, что за последние полгода он стал крайне бережлив и доходил почти до скупости и что после той ночи, когда было совершено преступление, он, казалось, резко изменил свой образ жизни.

Чтобы решить, в какой мере следует придавать значение этой улике, министр известил аббатису, и та велела привести на минуту сестру Схоластику из подземелья, где юная послушница проводила свои дни. В то время, как аббатиса увещевала ее чистосердечно признаться, министр полиции вошел в приемную и громогласно сообщил аббатисе в присутствии Схоластики, что Дженнарино де Лас-Флорес только что убит сбирами, которые его преследовали.

Схоластика лишилась чувств.

— Вот нам и доказательство! — торжествующе воскликнул министр. — После шести слов я узнал больше, чем вы, ваше преподобие, после шестимесячных стараний.