Сундук с серебром - [187]

Она открыла глаза. Так легче. Иначе было ощущение, что она всматривается в себя и бередит кровоточащие раны. Если бы удалось сосредоточиться хотя бы на этом образе на стене или на старинном шкафу, на пятне в виде коня, на квадрате оконного стекла — она бы хоть немного отвлеклась от своих мыслей. Но они не покидали ее, наливали жаром тело и голову. Комната будто и впрямь превратилась в одиночную камеру, ей не хватало воздуха, нечем было дышать!

Нет, она не заснет. Так и промучается до утра. Будь она дома, она бы встала и принялась за дела. Но здесь все чужое, да и шуметь неловко.

Она долго колебалась, но наконец встала. Тихо, как только могла. Не зажигая света, в темноте отыскала юбку и натянула ее на себя. В чулках ощупью добралась до окна. Раскрыла рамы, потом ставни, которые глухо стукнулись о стену дома.

В комнату влилась прохлада тихой осенней ночи. Воздух был такой же чистый, как небо с яркими звездами. Уршула вздохнула полной грудью, на душе отлегло. Мучившие ее мысли словно рассеивались в тускло мерцающем свете.

Она оперлась на подоконник. Внизу был балкон с деревянной решеткой, а под ним — темный двор, зажатый между гладкой стеной высокого соседнего дома справа и одноэтажным домом слева. Сзади его замыкал почерневший каменный забор, поверх которого тянулась густо переплетенная колючая проволока. За двором шли луга и поля, окаймленные фруктовыми деревьями. Вдали вырисовывались контуры гор, их вершины доставали до звезд.

Глаза Уршулы привыкли к темноте, и она все отчетливее различала отдельные предметы. Она пристально вглядывалась в них, отгоняя от себя обрывки мыслей, стараясь успокоиться. Постепенно она начала прислушиваться к голосам, глухо доносившимся до нее и раньше. При открытом окне они стали отчетливее, будто вырывались из-за высокой стены справа. Они то исчезали, то возвращались, однообразные, монотонные, с еле уловимыми для слуха различиями. Сначала Уршуле показалось, что это картежники, ударяя картами по столу, в азарте что-то выкрикивают. Но удары были слишком частыми и равномерными, а неразборчивые выкрики слишком похожи один на другой, кто-то беспрестанно в сердцах повторял одни и те же слова. Время от времени слышался сдавленный протяжный крик, за которым в коротких промежутках между ударами следовали глухие стоны.

Уршулу затрясло, она вся обратилась в слух. Что же это за голоса? В веренице мыслей мелькнула догадка, но Уршула отогнала ее… И в эту минуту приоткрылась дверь бокового здания. Ровно настолько, чтобы выпустить кого-то и мигом закрыться. Из двери вырвался сноп яркого света и тут же погас. Вместе с ним выплеснулись и смолкли отчетливые голоса.

Уршула выпрямилась и скрестила руки. До нее донесся бешеный окрик: «Parli, ribelle!»[10] Потом удары, протяжный стон, клокочущий от крови голос… Человек, который только что вышел во двор, снова вернулся. Вместе со снопом света тьму прорезал нечеловеческий стон: «О-о-о!» Будто кто-то корчился в предсмертных судорогах, под пытками, которые не мог больше вынести. И снова на несколько мгновений все замерло. Потом опять раздались глухие голоса, их поглощала, вбирала в себя ночь.

Уршулу сковал ужас; она стояла не шелохнувшись, широко раскрыв глаза. Медленно, очень медленно до нее доходило то, во что было так трудно до конца поверить. Но она ясно слышала резкий, взвизгивающий голос зятя: «Parli, ribelle!» Она узнала его. Кого-то бьют, пытают… Эта догадка овладела ею окончательно, и она не могла больше от нее отделаться. Как отравленная стрела пронзила она ее душу. В эту минуту она не думала о Зидоре. Перед ней был просто чужой страдающий человек. От жалости к нему у нее сдавило горло и дико заколотилось сердце. Хотелось закричать что есть мочи и броситься во двор… Но у нее перехватило дыхание, вся она одеревенела.

Потом, дрожащая, полная сострадания и сознания своего бессилия, она ощупью добралась до оттоманки и с тяжелым вздохом села. Руки зажала в коленях, чтобы унять дрожь, зубы стучали. О сне и отдыхе нечего было думать. Мысли и чувства путались. Она силилась привести их в порядок. Ведь все уже было ясно, до ужаса ясно!

Каждый день до Уршулы доходили страшные слухи о пытках. Она ни разу не усомнилась в их истинности. Она лишь хотела успокоить невестку, когда говорила ей, что все это пустые домыслы. А сама представляла себе Зидора избитого, со вздувшимся, окровавленным лицом. И все-таки это было только в мыслях, где-то далеко, в сто крат бледнее реальности. Сейчас реальность подступила к ней, раздирая сердце так, что она задыхалась от боли.

Как она и боялась, затея ее оказалась столь же безнадежной, сколь и трудной. В ее душе не осталось даже слабой искры надежды. Каждую мысль сопровождал в ушах голос зятя: «Parli, ribelle!» Помощи и милосердия больше было ждать нечего. Она не могла бы и выговорить просьбу — все в ней противилось этому. Это было бы хуже, чем унижение. Она свое дело сделала. Ждать больше нечего. Можно возвращаться домой.

Поняв это, Уршула успокоилась, озноб прекратился. Но она чувствовала такую усталость, что готова была уткнуться в подушку и пролежать до утра, снова и снова переживая весь этот кошмар и боль. Усилием воли она встала и оделась при мрачном свете ночи, падающем в окно. На вокзале она забьется куда-нибудь в угол и так дождется утра.