Сумка с книгами - [14]
Я был в полном недоумении.
«Тим знает?» — спросил я.
«Я не видела Тима со вчерашнего вечера. И больше никогда не увижу. Лучше смерть».
Я попытался выиграть время.
«Как вы поедете без вещей? Вы собрали багаж?»
«Какое это имеет значение?! — нетерпеливо возразила на. — Все, что понадобится в дороге, у меня с собой».
«А деньги у вас имеются?»
«Мне хватит. Так есть ночной поезд?»
«Есть, — сказал я. — Приходит в самом начале первого».
«Слава Богу. Вы все уладите? Можно я пока побуду у вас?»
«Вы ставите меня в ужасное положение, — сказал я. — Я не представляю, как тут лучше всего поступить. Вы, знаете ли, делаете крайне серьезный шаг».
«Если б вы все узнали, то сами поняли, что по-другому нельзя».
«Ваш отъезд вызовет здесь грандиозный скандал. Трудно представить, какие пойдут разговоры. Вы подумали о том, каково будет Тиму? — спросил я; мне было тревожно и грустно. — Видит Бог, я не рвусь вмешиваться в то, что меня не касается, но раз вы желаете, чтобы я вам помог, я должен понимать, что к чему, чтобы себя не винить. Вы обязаны мне рассказать, что случилось».
«Не могу. Скажу только, что мне все известно».
Она закрыла лицо руками и вздрогнула. Затем встряхнулась, словно отгоняя от себя нечто непередаваемо мерзкое.
«Не было у него права на мне жениться. Это было чудовищно».
Голос у нее сделался пронзительный и визгливый. Я испугался, что у нее вот-вот начнется истерика. Ее хорошенькое кукольное личико было искажено от ужаса, глаза не мигая уставились в одну точку.
«Вы его больше не любите?» — спросил я.
«После такого?»
«Что вы будете делать, если я не стану вам помогать?»
«Надеюсь, тут есть священник или врач. Уж проводить-то вы меня проводите, не откажетесь».
«Как вы сюда добрались?»
«Привез старший слуга. Он откуда-то раздобыл машину».
«Тим знает, что вы уехали?»
«Я оставила ему записку».
«Он узнает, что вы у меня».
«Он не будет пытаться мне помешать. Это я вам обещаю. Он не посмеет. Ради всего святого, не пытайтесь и вы. Говорю вам, еще одна ночь здесь — и я сойду с ума».
Я вздохнул. В конце концов, она была достаточно взрослая, чтобы распоряжаться собой.
Я, записавший все это, долго молчал.
— Вы поняли, что она имела в виду? — наконец спросил я Фезерстоуна.
Он посмотрел на меня долгим измученным взглядом.
— Она могла иметь в виду только одно, то, о чем нельзя сказать вслух. Да, я понял, можете не сомневаться. Это все объясняло. Бедная Оливия. Бедная моя любимая. Вероятно, я забыл тогда о логике и здравом смысле, но эта хорошенькая белокурая малышка с затравленными глазами в ту минуту вызывала у меня одно отвращение. Я ее ненавидел. Я помолчал, потом сказал, что сделаю все, как она хочет. Она даже не сказала «спасибо». По-моему, она догадалась о моих чувствах. Когда пришло время обедать, я заставил ее поесть. Она спросила, не найдется ли комнаты, где она смогла бы прилечь до того, как нужно будет ехать на станцию. Я отвел ее в свободную спальню и оставил одну. Сам я уселся в гостиной и принялся ждать. Господи, как же медленно тянулось время. Я думал, часы никогда не пробьют двенадцать. Я позвонил на вокзал, мне сказали, что поезд придет около двух ночи. В полночь она пришла в гостиную, мы прождали с ней полтора часа. Говорить нам было не о чем, поэтому мы молчали. Потом я отвез ее на вокзал и посадил на поезд.
— А грандиозный скандал — он был или нет?
Фезерстоун скривился.
— Не знаю. Я уехал в краткосрочный отпуск, а после получил назначение на новое место. До меня дошли слухи, что Тим продал плантацию и купил другую, но я не знал, где именно. Когда я его здесь увидел, я поначалу просто опешил.
Фезерстоун встал, подошел к столу и налил себе виски с содовой. В наступившем молчании я услышал монотонное кваканье лягушачьего хора. И тут с дерева неподалеку от дома подала голос птица, которую в здешних краях прозвали «птичка-лихорадка». Сперва три ноты в понижающейся хроматической гамме, затем пять, затем четыре. Ноты, меняясь, следовали одна за другой с тупым упорством, против воли заставляя прислушиваться и вести им счет. Поскольку же угадать их число было никак невозможно, это было форменной пыткой.
— Будь она проклята, эта птица, — сказал Фезерстоун. — Значит, мне ночью не спать.
