Сумка Гайдара - [105]
И в эту секунду лейтенант Анатолий Григорьев, позабыв, что он офицер, находится при исполнении и что за ним наблюдают подчиненные, крикнул мне:
— Пляшите — или не дам. Кину прямо в печь.
И выведено расплывшимся чернильным карандашом:
И подразнил меня издали тетрадкой в черном переплете. На первой ее странице была нарисована вот такая рожица:
Я никогда не выступал с сольными балетными номерами. Мой хореографический репертуар ограничивался вальсом, танго и падепатинером, которым меня обучили в кружке Ленинградского Дворца пионеров. Но, увидев смешную рожицу и знакомый росчерк, я вдруг забил ногами в тяжелых, с налипшей землей, ботинках неистовую дробь чечетки. С самозабвением профессионала я трамбовал каблуками глину пола. Трамбовал без музыки, под хлопки зрителей во все возраставшем темпе...
* * *
В Канев я не поехал. Когда все ушли, я попросил Афанасию Федоровну затопить печь. Потом в Москве меня ругали, что я принялся за сушку бумаг один, не вызвал специалистов, которые бы сразу пропитали все страницы особым составом, и т. д. Я обещал, что в следующий раз непременно так и сделаю, оправдываясь тем, что ни один листок у меня не рассыпался и не погиб.
А до Москвы и Киева была бессонная ночь в Лепляве. Афанасия Федоровна легла спать. А я до рассвета держал в руках тетради у зева русской печки.
Склеенные водой и краскою обложек, страницы разлипались медленно, однако я ни разу не прикоснулся к ним лезвием ножа, чтоб отделить один листок от другого. Я только дул в щель между страницами. Дул до полуобморочного состояния, до боли в боках, потому что видел: воздух разлепляет листы.
А мне надо было понять только одну вещь: можно ли в тетрадях Гайдара через столько лет хоть что-нибудь прочесть?
К утру они немного подсохли. Коричневая, которая больше пострадала, так и осталась разбухшей. Когда я хотел ее приоткрыть — обложка угрожающе затрещала. Я не на шутку испугался, спрятал ее в полиэтиленовый пакет, чтобы в Москве сразу отнести в лабораторию реставрации книг и рукописей Государственной библиотеки Союза ССР им. В. И. Ленина.
Вторая тетрадь тоже оказалась не в лучшем виде. Первые двадцать или тридцать страниц ее спрессовались. На тех листах, которые мне удалось разлепить, записи простым грифелем размылись и стерлись. К счастью, начиная с середины, Аркадий Петрович начал пользоваться химическим карандашом.
Следы чернильного карандаша во многих местах расплылись, но в большинстве случаев строчки поддавались прочтению, тем более что почерк Гайдара я хорошо знал. Я изучал его рукописи в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР. Коротко его называют ЦГАЛИ.
Вот некоторые из прочитанных мною отрывков:
«Дети порою мудрее нас. В «Тимуре» у меня есть небольшой эпизод: жену убитого лейтенанта Павлова срочно вызывают в Москву. Она просит Женю Александрову приглядеть за ее маленькой дочкой.
А киевские пионеры организовали при кинотеатре «Смена» тимуровский детский сад. С малышами здесь играют, читают им сказки, разучивают песни. И два раза в день кормят (еду приносят матери, когда утром приводят детей).
Многие женщины благодаря тимдетсаду смогли поступить на производство. А это и помощь фронту, и подспорье семье».
* * *
«Узнал: тимуровских детских садов в Киеве уже пять или шесть. А газета «Советская Украина» сегодня пишет, что такие же сады организованы в Харькове и Днепропетровске. Значит, добрые примеры тоже бывают заразительны.
При первой же возможности — написать».
* * *
«По пути на передовую и с передовой (другого времени нет) составлял «в уме» обращение к тимуровцам. Четыре раза пришлось прерывать работу (то есть кидаться на землю от близкого воя мин), когда шел туда. И шесть раз — когда возвращался обратно.
Нравится строчка: «У вас у всех ловкие руки, зоркие глаза, быстрые ноги и умные головы».
* * *
«Быт на войне полон драматизма. Мать послала детей (мальчику Саше — 7 лет, Марине — 9) в соседнее село. Там приболела старенькая бабушка. А днем деревню, где осталась мать, занял противник.
Детей задержал наш дозор, когда они пытались попасть домой, то есть на занятую гитлеровцами территорию.
Опасения майора, начальника штаба: «Что, если дети работают на оккупантов?»
Испуг девочки: «Вы нам не верите? У нас папа танкист. Напишите ему: полевая почтовая станция № 1386».
И вдруг штабу понадобился проводник — провести наших разведчиков в глубь немецкой обороны. Кроме детей, сделать это было некому.
Новые сомнения майора: «Можно ли положиться в таком деле на ребятишек?»
Убедил его, что можно. Пошел с детьми и разведчиками сам. Ребята привели нас к своему дому. Негромко постучали в форточку. Дверь неуверенно открылась — на пороге стояла их мать. Она прокусила себе руку, чтоб не крикнуть. А потом крепко прижала детей, опасаясь, — если их отпустить, они пропадут снова.
Мы извинились и вошли в дом, потому что через две хаты, на крыльце сельсовета, какой-то фашист играл на губной гармошке что-то сентиментальное».
* * *
«Разговор в штабе фронта:
— Большое вам, А. П., спасибо!
— За что?!
— Ваши тимуровцы помогли раскрыть разветвленную разведывательно-диверсионную группу.
