Сумерки Зверя - [4]

Фартовый, как профи, Стилла уважал. И очень хотел замочить.

Пленного бросили на алтарь, растянули за руки, за ноги, приковали бронзовыми цепями. Подошли пятеро старцев, самых сведущих предсказателей, ведунов-некромантов. Бороды седы, плечи сутулы, пальцы годами да хворями покручены, суставы раздутые еле сгибаются.

Самому древнему, с поклоном, подал служитель кривой жертвенный нож. Старец сжал его двумя руками и вонзил в обнаженный, трепещущий, живот. Мученически закричал пленник, терпя лютые страдания. Крик его на миг заполнил пределы соборные, взлетел под купол, заметался меж архибутанов. Служитель засунул заскорузлую руку в рот жертвы, ухватил язык, вытащил и, неторопясь, отрезал. Чтоб не мешал проводить гадание, чтоб не нарушал соборной тишины, не мешал свершению обряда.

Старцы разложили живые кишки, наклонясь и близоруко щурясь, перебирали костлявыми пальцами, искали им одним ведомые знаки судьбы. Переговариваются промеж себя, то с одной стороны внутренности посмотрят, то другим боком переложат. Нет у старцев единодушия, двузначно грядущее.

Великий Магистр нетерпеливо мечем звякнул. Почто медлите? Али глаза ваши вовсе ослабли? Али разум вовсе замутился?

Старейшина некромантов подошел с поклоном.

– Не велите, Ваше Преимущественное Величие, казнить. – И пошел изъясняться. Долго, витиевато, безалаберно мешая латынь с арамейским и еще черт те каким, всеми позабытым, наречием. Смысла в его словах не обнаруживалось, но для человека с понятием, эта речь говорила об эрудированности оратора и его, оратора, полнейшей растерянности.

Фартовый-Локи понятия не имел, но по понятиям жил.

Ты чо межуешься? Колись, гнида! – Великий Приор на дух не переносил базары не по делу.

Некромант раскололся. – Двузначно нам увиделось, о, Избранный Бафометом. Не устоит королевство Нодд. Но нам не будет победы.

Локи ухмыльнулся. – Что Нодд не устоит – это хорошо, и что ВАШЕЙ победы не будет, так она в МОИ планы не входит. Умно нагадал, поц. А, вот, их долбаное величие сейчас в натуре схватит кондратий. Не ко времени это.

Действительно, Великого Магистра трясло, как на электрическом стуле. Изо рта крупно текла слюна. Наконец справился с нервической хворью Темплариорум. Как за пресловутую соломинку ухватился за меч и первую половину предсказания.

– Нодд не устоит! Тамплиеры, вперед! Во славу Бафомета!

Но тяжело шагнул командор Шурваловальский. Коваными сапогами твердо ударяя в каменные плиты пола, высекая шпорами искры. И поступь его гудела под сводами собора, заглушала встревоженный шепот. Вышел в центр круга, хмуро оглядел сильных Вселенского ордена, презрительно скользнул взглядом по Локи и остановил свой горящие очи на Великом Магистре. Зло и резко бросил меч в ножны, аж взвизгнуло железо, и глухо ударилась гарда о кованое устьице. Так стоял недвижно, расставив широко ноги, словно мечник перед схваткой. Набычился.

Недовольный ерзал на троне Темплариорум.

– Какое твое слово, перед правоверными вышедший?

– Нет – мое слово! Негоже нам, просветленным, нарушать завет предков. Негоже клятвопреступничать.

Зашуршал шепот, заколыхались слабым движением белые плащи. Видать не всем по нутру была сегодняшняя затея. Не все жаждали кровопролития, не всем война казалась желанной.

Великого Магистра опять одолела трясучка, слюненедержание и болтливость. Затараторило Их Преимущественное Величие нечленораздельно и маловразумительно. Зато многословно.

Фартовый поднапрягся и въехал в тему, врубился, просек фишку. Околесица их долбаности оказывалась до боли, до похмельной блевотины паскудно знакомой. Велеречиво талдычил Темплариорум об извечном предначертании, об ответственности за все человечество, о долге перед прошлыми, нынешними и будущими поколениями. О чаяниях народных, и супостах-еретиках, мешающих исполнению этих всенародных чаяний. И прочая, прочая, прочая, вплоть до выжигания заразы каленым железом, войне малой кровью на чужой территории и скорым пришествием благодати.

Выдохся Магистр. Обслюнявлено заткнулся.

Локи сплюнул на пол, матернулся. Цирк начинал надоедать.

Но твердо стоял командор Шурваловальский. Неудосужил Приора взглядом. По-прежнему упорно смотрел на одного Великого Магистра. – Неужто мы запамятовали, как униженные и всеми гонимые, оплакивая братьев своих, мученический венец принявших, пращуры наши обрели покой и достаток в земле Нодд? Как присягались на верность королю Гарольду? Саган добрый корень доброго древа, можно ли рубить его? Свет веры не мечем, но словом нести надлежит. Не губить заблудшие души, но спасать. Я первый готов сменить рыцарские шпоры на калиги пилигрима и, с мыслию о цели[5], по всему миру проповедовать величие Бафометово.

Локи понял, что пора действовать. Великий Приор в теософских спорах не преуспевал. Но киллер Фартовый свое дело знал туго. Подобрался, словно волчий вожак перед броском на сохатого. Выщерился, пальцы козой сложил.

– Что, ссучился падла? – И опять нехорошо выругался.

Только незыблем командор в вере своей. – Глуп ты, чужеземец. И речи твои безобразны. Нас тебе не понять. Найти ли среди братьев ленивых, в праздной неге обретающихся? Нет! Редко когда они не на службе то занимаются починкой своих одежд или оружия, разорванных или искромсанных; или же делают то, на что указывают нужды Храма. Ты же членами тунеяден, зато членом проворен. Кто в старину мог бахвалиться, что зрел наших предков причесанными, редко – умытыми, но обычно – с всклокоченными волосами, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой. Ты же рядишь своих лошадей в шелка и окутываешь свои кольчуги каким-то тряпьем. Ты разрисовываешь свои копья, щиты и седла, инкрустируешь свои удила и стремена золотом, серебром и драгоценными камнями. Ты пышно наряжаешься для смерти и мчишься к своей погибели бесстыдно и с дерзкой заносчивостью. Эти лохмотья – доспехи ли рыцаря или женские наряды? Или ты думаешь, что оружие твоих врагов остановится пред златом, пощадит драгоценные камни, не разорвет шелк? Но ты, напротив, причесываешься, как женщина, что мешает видеть; ты опутываешь свои ноги узкими панталонами и прячешь свои изящные и нежные руки в просторные и расширяющиеся рукава. Исполненный гордыней мнишь сражаться за самые пустые вещи, такие, как безрассудный гнев, жажда славы или вожделение к мирским благам. И так в ослеплении бездумно скачешь козлом, не помышляя о цели, не помня о конце, разряженный, подобно крестьянскому петуху!