Сумерки вождей - [26]

— Садитесь. Я вам сейчас продиктую письмо. Личное и строго секретное.

Видно было, что эмоции его переполняют. Но слова он произносил ясно и отчетливо:

«Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня.

Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Я же его всей душой люблю!

Сталин вызвал к себе сестру Ленина — Марию Ильиничну Ульянову. Она с давних пор состояла на посту секретаря газеты «Правда».

Маня, Маняша — звали ее домашние, — «с высоким лбом и неподвижным взглядом умных черных глаз исподлобья, была молчалива, внимательна и серьезна». Такой ее запомнили. Замкнутая, не просто сходилась с людьми. Не имея собственной семьи, полностью посвятила себя Владимиру Ильичу.

Ленин отзывался о младшей сестре вполне определенно:

— Ну, что касается Мани, она пороху не выдумает…

Сталин имел расстроенный и огорченный вид. Ища сочувствия, поделился с Марией Ильиничной:

— Я сегодня всю ночь не спал. За кого же Ильич меня считает? Как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь.

Совсем он не умный

Мария Ильинична пошла к брату. Пересказала весь разговор. Добавила от себя:

— Мне жаль Сталина. Мне показалось, что он искренне огорчен размолвкой между вами. Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что любит тебя.

Владимир Ильич усмехнулся и промолчал.

— Что же, — растерянно спросила Мария Ульянова, — передать ему и от тебя привет?

— Передай, — ответил Ильич довольно холодно.

— Но, Володя, он все же умный, Сталин.

— Совсем он не умный, — ответил Ильич, поморщившись.

Мария Ильинична Ульянова потом говорила, что эмоции не имели значения для ее старшего брата:

«Слова о том, что Сталин «вовсе не умен» были сказаны Владимиром Ильичом абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся. У В.И. было очень много выдержки. И он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношения к людям, когда считал это почему-либо более целесообразным… Тем более сдерживался он по отношению к товарищам, с которыми протекала его работа. Дело было для него на первом плане, личное он умел подчинять интересам дела, и никогда это личное не выпирало и не превалировало у него… Но еще до первой болезни Ленина я слышала о некотором недовольстве Сталиным…

В.И. был рассержен на Сталина. Большое недовольство к Сталину вызвал у В.И. национальный, кавказский вопрос. В.И. был страшно возмущен и Сталиным, и Орджоникидзе, и Дзержинским. Этот вопрос сильно мучил Владимира Ильича».

4 января 1923 года Ленин продиктовал добавление к письму, которое он адресовал делегатам предстоящего партийного съезда − понимал, что в силу своего физического состояния не сможет на нем присутствовать:

«Сталин слишком груб… Этот недостаток становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив… меньше капризности и т. д. Это обстоятельство может показаться ничтожной мелочью… Но с точки зрения предохранения от раскола и с точки зрения написанного мною выше о взаимоотношениях Сталина и Троцкого, это не мелочь или это такая мелочь, которая может получить решающее значение».

Ленин поспал два часа. Когда проснулся, позвал сестру, но почти не мог с ней разговаривать. Хотел попросить сестру сходить за Надеждой Константиновной, но не мог назвать ее имени. Когда пришла жена, Владимир Ильич почти ничего не в состоянии был сказать и, не находя слов, повторял:

— Ах черт, ах черт.

Крупская тотчас же вызвала врачей. Когда они приехали, Владимир Ильич лежал с растерянным видом, выражение лица испуганное, глаза грустные, взгляд вопрошающий, из глаз текут слезы. Ленин волновался, пытался говорить, но слов ему не хватало:

— Ах черт, ах черт. Вот такая болезнь, это возвращение к старой болезни.

Он все время просил лед:

— Больше льда, больше льда, надо больше, надо большие запасы льда.

Владимиру Ильичу дали два раза бром. Но это его не удовлетворило:

— Йод надо, надо йод.

Ему дали две лепешки препарата под названием йодфортан — Владимир Ильич их проглотил и через несколько минут заметил:

— Йод помог, если это йод.

По-видимому, подозревал, что ему дали какое-либо другое лекарство. Профессор Кожевников сделал ему инъекцию папаверина. Речь улучшилась. Владимир Ильич немного успокоился.

Он часто пытался выразить какую-то мысль, что-то объяснить или попросить о чем-то, но ни сестра, Мария Ильинична, ни жена, Надежда Константиновна, не в состоянии были его понять. Крупская все это страшно переживала.

Под утро в комнате, где дежурила медицинская сестра, появлялась измученная мрачными мыслями Надежда Константиновна: