Сумерки - [93]

— Это пустое! — бросал он каждый раз, когда Андрийко пытался выдвигать свои доводы. — Такое уже было когда-то, кажись, при святом Владимире, или тоге раньше, теперь не то время! Боярин остаётся боярином, коланник — коланником. Разве у нас плохо живётся даже рабочим-челядинцам? Зачем ломать древний закон?

— А ратная служба? — возражал Андрийко. — Свободный мужик понесёт ратную службу наравне с боярином. Подумай, досточтимый боярин, сколько у нас будет войска? Кто тогда нас победит?

— Ну, войско-то будет, но кто его накормит? — упирался старик. — У нас народ добрый, лиходеев мало, и то по большей части татарва да паны, с ними управятся и бояре. Зачем мужику рогатина? Пустое городишь, парень! Погляди только на эти две тысячи ратников воеводы. Войско хорошее! Храброе, послушное, спокойное. Всё правильно, но станут ли они когда-нибудь снова мужиками, хлеборобами?.. А жаль, как жалко хлеба, который погибнет, если его не соберут эти две тысячи пар рук в страдную пору…

Поздним вечером, на четвёртый день после ухода бояр, во время такой беседы из города прибежал гонец с вестью, что шляхта уже близко. Все кинулись на стены.

В самом деле со стороны города нёсся необычайный шум, трубные звуки и громкие выкрики.

— Радуется, собачья вера! — пробормотал воевода, обращаясь к Монтовгу и стоявшим возле него молодым людям.

— Жаль, что твоя милость не приказал выехать с женщинами и мужчинам! — злобно заметил Горностай, думая о Грете и её парфюмере.

— Я слыхал от горожан-немцев, — пояснил Андрийко, — что Ягайло даст им Магдебургское право. Потому, наверно, и радуются.

— Ха-ха-ха! — засмеялся воевода. — Не знаю, дождутся ли они Магдебургского права, но шляхту уже дождались! Это точно!

Крики в городе не утихали, а через подъёмный мост то и дело шли разводы снятых с городских постов ратников. Они рассказывали, что войска прошло видимо— невидимо из Большой и Малой Польши, из Мазовии и Куявы и даже чехи послали королю полк пеших топорников. Ягайло, Земовит мазовецкин, Збигнев из Олесницы, Заремба и ещё несколько вельмож заседают с городскими старейшинами в ратуше и почему-то там стоит громкий крик.

Городовая рать отужинала, но никто не ложился. Все с напряжением следили за тем, что творилось в Луцке; А над городом стояло зарево множества костров: польские ратники готовили себе еду. К общему шуму, крику и трубным звукам вскоре присоединилось ещё громыхание возов. Видимо, подъехали обозы. Старый Монтовт внимательно прислушался, потом, обернувшись к воеводе, сказал:

— Они уже пьяные! Жаль, что уехали бояре. Можно бы сейчас задать им трёпку.

— Не беспокойся, досточтимый боярин! — отозвался на его слова ратник, услышавший эти слова. — Мы нагреем им бока не хуже бояр!

— Само собой, — подхватил другой, — мы у них в долгу за боярина Миколу и Перемышль.

В их голосах звучала железная воля и жажда мести. Мужики-вои прислушивались к доносившемуся из города гомону, точно хорошо обученные охотничьи собаки, которые, обнаружив дичь, не кидаются сразу, а, сделав стойку, ждут знака хозяина. Лютая злоба, жажда крови распирает им грудь, но они не лают, не шевелятся.

Сердца мужиков не переполняло воодушевление, жажда отличиться, показать себя, затмить прочих, в них клокотала ярость. Та глухая, безрассудная, страшная ярость простолюдина, который не отступится от мести ни за что на свете, скорей откажется от жизни, потому что месть для него святыня, бог!

Ратники толпились на стенах крепости. Чтобы не утомлять городовую рать без острой необходимости, Юрша разделил её на отряды, которые должны были нести очередную службу во время осады. Однако всю первую ночь никто не спал. Сносили на стены камни, стрелы, открывали бочки с порохом, наполняли водой кадки и ведра на случай пожара либо просто прислушивались. И недаром! На рассвете над городом поднялось красное зарево, а пока раздумывали, что это такое, в небо взлетел столб пламени.

— Горит! Горит! — закричали ратники. — Шляхта подожгла город!

Вскоре дым пожара, точно серый туман, окутал стены замка, а затем послышался нечеловеческий рёв истязаемых мужчин.

Юрша, улёгшийся было спать, снова поднялся на стену. Тут ждали лазутчики, присутствовавшие при споре поляков с лучанами (из-за продовольствия для воинов и корма для лошадей). Они рассказали, что не успел король удалиться в свои покои, как шляхта подожгла город и кинулась грабить всё, что подворачивалось под руку.

— Дождались права, только не немецкого, а польского! — насмешливо заметил, глядя на пожар, воевода. — Ну, хлопцы, — обернулся он к ратникам, — валяйте спать! Завтра, а может, и сегодня поутру надо ждать гостей!

XXI

И снова звуки труб разбудили на заре Андрия. Как ошпаренный вскочил с постели и подбежал к узкому окну, выходившему к задней калитке замка. Дым пожара окутал непроницаемой пеленой весь горизонт. Луцк, видимо, всё ещё горел. Однако юноша тотчас увидел на противоположной стороне реки всадников, они стояли группами по два, по три человека.

«Осматривают!» — подумал он и побежал на майдан.

Тут было людно и весело. Стража прохаживалась по стенам и перекликалась с завтракающими на площади товарищами. Юрша, в шлеме и полупанцире, с мечом на боку, направлялся к воротам, за которыми гремели трубы. Он был весел и бодр. Старый Савва тащился за ним с длинной ремённой петлёй. Поодаль следовал великан Коструба без шапки, с всклокоченными волосами. Андрийко поднялся по ступенькам на стену и удивился. Всё Подзамчье и ближайшие поля по обе стороны реки пестрели шатрами и кибитками. Над ними на ветру реяли разноцветные, украшенные гербами стяги, а между возами и шатрами стояли лошади и кишмя кишело людьми. Блестящие латы рыцарей, остроконечные чепраки на их конях, попоны, кисти — всё сверкало и слепило глаза игрой оттенков, красками, серебром и золотом. За станом, сколько глаз видит, чернела стена дыма горящего Луцка.