Сумерки - [35]

— Наказал, конечно, монаха! — решил, заинтересовавшийся историей, король.

— Сохрани бог! А кто бы потом пустил в дом францисканца после такого наказания? Аббат успокоил ревнивца, уверив его, что штаны эти принадлежат святому Франциску, и они не раз уже излечивали умирающих. И тут же отправился с процессией за святыми штанами, которые монах позабыл на ложе больной женщины. На обратном пути процессия то и дело останавливалась, чтобы дать возможность набожным христианам приложиться к святой одежде. И в самом деле! Больная выздоровела, муж её успокоился, а монах стал в их доме постоянным гостем. Необходимость вынудила сохранить уважение к церкви и не искушать верующих, а для этого понадобилась лишь одна маленькая ложь. Разве она не во спасение?

Король злобно расхохотался.

— Ну, коли дело коснулось этого, то достаточно вспомнить о моей женитьбе. Ядвига, как вы знаете, лишь обручилась с Вильгельмом, но вам невдомёк, что она и на самом деле, понимаете меня, на самом деле была его женой. Я не был первым, кто ввёл её в обязанности замужней женщины.

— А вы уверены в том, что Вильгельм был первым? — холодно спросил канцлер. — Или полагаете, что женщина, любившая и любящая только одного, ни за какие блага мира не пожертвует своей любовью? Но хватит об этом! Я доказал вашему королевскому величеству, что всё, что делается, идёт либо на пользу, либо во вред церкви; все сокровища мира проплывают только моренное. Поэтому ради её процветания пообещан Свидриганлу всё, что он захочет, а когда будем в Кракове, то ищи ветра в поле! Казимир трижды обманывал папу и трижды нарушал присягу, но зато приобрёл для польской Короны и католицизма Галич. И его прозвали Великим…

В это мгновение за порогом послышались тяжёлые шаги нескольких мужей. Король и его канцлер умолкли.

VII

Бряцая оружием и тяжело ступая, вошло несколько человек, одетых в восточные кольчуги и латы. Только двое составляли исключение. Впереди шёл краснолицый, большеносый муж среднего роста, с маленькими глазками, очень похожими на глаза Ягайла. Седоватые волосы, не убранные, согласно обычаю того времени, под сетку, спадали лохмами на бобровый воротник его монгольско-русской киреи. В руке он держал тяжёлый шестопёр с головкой из острых стальных перьев, вделанных в свинцовый шар. За ним шёл низенький толстый патер-францисканец с нищенской сумой и тыквой-травянкой паломника на боку, в длинной, перепоясанной верёвкой сутане. Распухшее красное лицо патера свидетельствовало о том, что он, как и шедший впереди муж, не брезговал дарами Бахуса, а вечно насмешливо искривлённые губы свидетельствовали о весёлом и злом нраве. За ними шли князь Сигизмунд Кейстутович в лёгкой дамасской кольчуге и островерхом шлеме, князь Семён Гольшанский в лосёвом кафтане и колонгаре и молодой рыцарь в медиоланских доспехах с коваными виньетками на нагруднике, со страусовыми перьями на шлеме и длинным мечом на боку. Золотой рыцарский пояс и золотые шпоры дополняли его пышный наряд. Первая пара были великий князь Свидригайло и его исповедник патер Анзельмус, а молодой рыцарь — князь Танас Нос, младший брат Олександра. Прибыли они на переговоры с королём, которого Свидригайло велел пленить вместе с архиепископом Збигневым Олесницким, когда услыхал о том, что поляки захватывают на Подолии замки.

Прибывшие князья уселись за стол, за которым сидели король и его канцлер. Анзельмус стал за креслом великого князя, а Танас на страже у дверей. Не принимая никакого участия в разговоре, он внимательно следил за его ходом. Ягайло, точно лисица в капкане при виде приближающегося охотника, молча ждал, что скажет брат. Губы великого князя дрожали. Видно, выпитое вино и врождённая несдержанность теснили грудь, искали себе выхода в крике ли, угрозах и даже в рукоприкладстве. А Сигизмунд и князь Семён обменивались взглядами, и презрительная улыбка то и дело кривила им губы.

Быстрым взглядом окинув среди общего молчания присутствующих, великий князь резко вытянул руку с булавой в сторону канцлера.

— А эта поганая дубина чего сюда припёрлась? — крикнул он густым басом. — Он не из нашей родни? Пошёл, поп, вон или стань за креслом пана!

Збигнев Олесницкий покраснел, но не встал.

— Ваша княжеская милость…

— Какой я тебе князь, собака! Я великий князь, видишь? — грозно зарычал Свидригайло и сунул канцлеру под нос увесистый кулак со сверкающим королевским перстнем. — Понюхай то и другое, а потом убирайся вон! — приказал он.

— Я представляю народ и государство… — пытался было протестовать епископ. — На голове у меня инфула, и первая в королевстве.

Свидригайло вскочил, словно его ужалила змея, и с такой силой хватил булавой по столу, что её стальные перья впились в берёзовую доску.

— Молчи, поп, и вон отсюда, не то разлетится твоя инфулотка, как старый горшок! Что ты мне плетёшь о государстве? Тут место сыновьям Ольгерда и Кейстута да их родственникам, а не преосвященным или непреосвященным бродягам.

Бледный как смерть поднялся канцлер с кресла и стал за спиной короля. Тяжело переведя дух, уселся и Свидригайло, а Анзельмус, покорно склонившись перед ним, промолвил вполголоса: