Сумерки - [117]

— Э, ты, дружок, верно, устал, очень устал! — сказал Андрийко и слез с коня. И только теперь увидел, что из расцарапанных шпорами боков лошади течёт кровь. Жалость к ни в чём не повинному животному охватила его сердце. Юноша погладил рукой тёплые ноздри и, вдруг прижавшись к морде лошади, заплакал…

Ему ведь было всего девятнадцать лет…

Долго-долго не мог он успокоиться, наконец, овладей собой, расседлал коня, напоил его в ближайшем ручейке— они попадались в чаще на каждом шагу — и надел на голову торбу с овсом. Сам же быстро собрал хворосту, целые кучи которого валялись под деревьями, и вскоре весёлый огонь запылал у дороги. Конь съел овёс, Андрийко спутал его и пустил пастись у ручейка, а сам улёгся у огня и, понурясь, снова погрузился в размышления. Однако их течение было уже нарушено: сначала вынужденным перерывом, потом слезами. Он снова пережил в душе те же чувства и го же возмущение, но они уже были иными. Холодная и горькая оценка помогала расчленить каждую мысль, каждое намерение, подозрение, желание.

«Я твой князь!» — сказал Свидригайло, и это была правда. Свидригайло его князь, владетель земли, которую Юрши вспахивали и будут ещё вспахивать. Не хочешь слушать, ступай прочь! Не будешь ты, будет другой! Неужто князю слушать боярина? Кто же виноват, что боярин ищет в князе святого? Если за сорванным окладом образа лишь намалёванная доска, то что же можно увидеть под великокняжеской багряницей на пьянице? Ха-ха! Он думает собственной головой, чувствует собственным сердцем и делает только то, к чему привык с малолетства, чем пропитано его существо, что требует душа.

Ни мысли, ни чувства, ни желания молодого Юрши ему не закон. Почему же такая ненависть? Ради чего мстить? Князь разрушил с таким трудом воздвигнутое здание сторонников независимости, это правда! Но для Свидригайла они такие же, как Чарторыйские, Монивндовичи, Гольшанский? У него иная душа, иное сердце, иные мысли, цели, желания, он не их сторонник, а князь. Его цель — усиление собственной власти, а не свобода а величие народа. Одно и другое — враги! Гей! Почему он, Андрийко, не поверил дяде, когда тот предостерегал его перед отъездом из Луцка?

…А если бы и поверил, то поехал бы не в Степань, а на Днепр, к своим сожжённым сёлам. Строить, пахать…

«Пропало всё! — твердил он про себя, тупо уставясь в огонь. Всё, что было, лишь сон, страшный, давящий кошмар — наваждение! Вся борьба за независимость — дым, вот этот серый туман, что покрывает лес. Чудится, будто за ним прячутся церкви, палаты, город, а засветит утром солнце, и окажется, что это лишь деревья, покрытые желтеющей листвой. Кто связывает народнее дело с князем или паном, тот погиб, как погибнет тот, кто становится на молитву с разбойником. Он видит в святой иконе божьего угодника, богородицу, спасителя, а разбойник — лишь золотую ризу… у Свидригайла власть, он господин над людьми, бразды правления в его руках, в руках прочих князей и боярства. И они не отдадут их народу, потому что народ для них — лишь рабочая сила, мужицкая сила, и «пся крев»… Гей! Не привыкли мы жить без владетелей, но придётся привыкнуть и к этому! А покуда мрак обволакивает будущее непроницаемой стеной. Наступает ночь…»

Тихое ржание коня снова вывело юношу из задумчивости. Он сел и стал прислушиваться.

«Туп, туп, туп!» — доносился из темноты, откуда-то с юга, топот лошади.

«Кто-то едет!» — подумал он и потянулся за мечом. Как сонное видение, промелькнули картины недавних ночлегов среди дремучих лесов, перед тем как нежданно-негаданно напасть и разгромить шляхетскую ватагу в каком-нибудь селе на пограничье. Тогда его ратники тоже спали в темноте, а он, положив руку на меч, дремал у костра начеку, весь внимание, готовый в каждую минуту сорваться, разбудить товарищей и кинуться в бой. Однако насколько иным было тогда его настроение, каким пушистым ковром, казалось, стлался перед ним жизненный путь, как ясно светилась тогда высокая цель его борьбы! А теперь?

«Туп, туп, туп!» — слышался всё ближе перестук копыт, и вот в освещённом кругу зачернел всадник.

— Слава богу! — сказал он, снимая шапку перед лежащим юношей. — Прими погреться у костра?

— Навеки слава! — ответил Андрийко. — Садись, пожалуйста!

И в то же мгновение лицо прибывшего показалось ему очень знакомым. Где-то он его видел. Правда, тогда оно было…

— Скобенко! Ты, что ли? — спросил он, когда гость, достав пищу, уселся у костра ужинать.

Гость вздрогнул и внимательно пригляделся к Андрийке.

— Ах, это ты, досточтимый боярин! — воскликнул он, а его красивое лицо залилось краской, потом дрогнули губы и в глазах сверкнули слёзы. — Гей, где то времечко, когда мы в Луцке…

Андрийко улыбнулся.

— Да, славные были времена, но и теперь, как вижу, не хуже. И бекеша на тебе боярская, и колпак, вижу, ладный, и сабля на боку. В бояре выскочил, что ли?

— В бояре. Я, Скобенко, дворянин князя Сигизмуида Кейстутовича. Наслышан и о тебе, досточтимый рыцарь, о твоих заслугах и подвигах, но полагал, что ты ещё в Луцке.

— Я был в Луцке, да вот ездил с посланием к великому князю.

— Ах! Значит, Луцк пал?

— Храни бог! Отбился.