Сумерки - [114]

— Не чужой, дитятко, я свой! — ответил Андрийко.

— Я так и думала, потому что ты стал на колени, как и я когда-то, и люди, и дедушка… Но людей нет, и меня нет, остался только дедушка…

— Дедушка? Где же он?

Девочка подняла вверх руку, и её потухшие глаза снова загорелись диким огнём.

— Дедушка? Дед здесь… Качается…

И, всплеснув руками, она так захохотала, что у Андрийки по спине пробежали мурашки. Он понял всё: девочка приходилась священнику внучкой…

— Пойдём со мной готовить обед! — сказал он ласково и взял её за руку.

— Пойдём! Пойдём! — прошептала она и вдруг вздрогнула всем телом.

— Я боюсь… они приходят сюда по ночам… чужие… рогатые, из пасти пламя… у, у! Я боюсь… они качают дедушку на ограде…

Взяв охапку зелени, Андрийко пошёл за девочкой на боярскую усадьбу в свиной хлев. К великому удивлению, юноша обнаружил в старом соломенном кошеле, накрытом пастушьей сермягой, изрядный запас ржаных сухарей. Бог знает, каким чудом они уцелели от голодных глаз налётчиков. Андрийко порубил в щепы дверь, развёл огонь и сварил в старом горшке, который он взял в корыте, походную похлёбку с сухарями. Девочка, не евшая две недели горячего, с жадностью накинулась на похлёбку и вскоре тут же на соломе уснула. Тем временем солнце поднялось высоко, разогнало туман и впервые за несколько дней выглянуло из-за туч и осветило землю. Одежда на Андрнйке просохла, тело от огня и пищи разморило, веки отяжелели. Какое-то время он боролся с искушением лечь, но усталость победила, и он уснул.

Далёкий топот нескольких лошадей разбудил его. Он вскочил и, протирая глаза, кинулся к двери.

«Что это? Ещё утро?.. Да нет! Красное зарево заливает усадьбу. Это вечер».

Он проспал весь день.

Топот приближался. Подумав, что это могут ехать враги, Андрийко повернулся к девочке и… окаменел.

На соломенной трухе лежало её маленькое, худое, как щепка, высохшее тельце с костлявыми, поднятыми вверх ручонками и открытыми глазами. Девочка была мертва. На личике застыло выражение какой-то тихой неземной радости. Словно последний взгляд её меркнущих глаз увидел счастье, которое не довелось ей повидать в жизни, или, может быть, ангела-хранителя, а может… маму…

— Что же это такое?! — словно в бреду, воскликнул юноша. — За что?

Словно удар обуха, ошеломила его страшная судьба ребёнка. Как пьяный, вышел он из хлева, несмотря на то что топот утих, а подле усадьбы двое неизвестных, спешившись, разговаривали о чём-то.

— Это здесь! — сказал один.

— Ну да, тут недалеко их молельня! — ответил другой.

— Ха-ха-ха! Конюшня или нужник!

Оба захохотали.

— А там висит поп, ей-богу!

— И отлично! Будет кому благословить нас на рать.

— Только бы остальные вовремя прибыли, а то люди вернутся… О! Кто это?

Они увидели Андрийку, который не спеша приближался к ним.

— Ты кто? — спросили они одновременно.

— Отвечайте лучше, кто вы? — оборвал он вопросом на вопрос, и его губы задрожали. — Вы повесили священника?

— Ага! Кто-то из них! — догадался тут же один из приехавших. — Ну-ка, Войтек, бей его! — И поднял обух, который держал в руке.

Но быстрее молнии сверкнул меч, и парень, даже не застонав, рухнул на землю. Другой побежал к лошади, но, подобно тигру, потерявшему своих детёнышей, Андрийко кинулся за ним и хватил его изо всех сил мечом через ухо. Несколько судорожных предсмертных терзаний, струя крови, потом нечто напоминающее кряхтение пьяного — и парней не стало. Эти пахолки либо мелкая шляхта, видимо, украли у какого-то пана великолепного рыцарского жеребца со сбруей, седлом и роскошным убранством, договорились с товарищами и выехали на Волынь промышлять разбоем. Из их разговора Андрийко догадался, что они здесь не впервые и что маленький труп на соломе — эту жатву безумия и смерти, засеяли они.

Долго, долго стоял Андрийко над убитыми, и буря чувств постепенно утихала в его сердце.

Он вытер меч, потом разыскал заступ и при последних отблесках догорающего солнца принялся копать у церковного входа детскую могилку…

Утром он обнаружил в сумах всадников то, чего ему недоставало, — пищу. Потом, не колеблясь, сел на рыцарского жеребца, а двух других лошадей взял для замены на аркан и поскакал уже по дороге в Степань. Ехал он днём и ночью, однако рыцарского жеребца берёг пуще зеницы ока, а подручных коней менял в боярских усадьбах на новых. Грамота Юрши великому князю давала ему право и основание их требовать, и никто тому не препятствовал. Напротив! Все приветствовали, встречали как героя, тем более что видели на девятнадцатилетнем юноше рыцарский пояс. Дивились бояре и доспехам, которые Андрийко считал своей добычей. Стоили они немалых денег и придавали вес молодому, полному достоинства, посланцу воеводы.

На шестой день он предстал перед великим князем. Свидригайло встретил юного рыцаря весело и ласково, хотя у того и скребли на сердце кошки, когда он входил в покои: при всём том, что Степань кишмя кишела людьми, среди них юноша видел не воинов, а слуг, женщин да скоморохов. Совсем мало было литовских ратников, из русских же только Чарторыйские привели несколько сот всадников. Правда, то и дело наезжали бояре, но им быстро надоедало сидеть голодными в сырых шатрах, и они убирались восвояси. Князья, вместо того чтобы явиться со своими ратниками в стан, посылали биричей с письмами выторговывать земли, почести и деньги. Исключая немногих сторонников и князей Чарторыйских, войск у Свидригайла не было.