Сумерки - [111]

— Конечно, нет, — ответил Горностай, беря плащ, — первым их слушать может только воевода. Пойдёмте!

Юрша принял пришедших с суровым достоинством, но в душе был рад такой подмоге. Их приход доказывал, что они не боятся войны и этого так осуждаемого всеми и ненавистного боярам войскового повиновения. Однако недолго пришлось ему радоваться. По мере того как болтливый Судислав рассказывал новости, чело боярина всё больше хмурилось.

В начале войны по всей Подолии народ стал подниматься против панов, а недобрая о них слава привлекла немало добровольцев с Киевщины. Князь Федько Несвижский и ещё несколько бояр возглавили ватаги, и и вскоре вся восточная Подолия была очищена от шляхетской саранчи. Однако боярство, так охотно принявшееся прибирать к рукам имения шляхты или подобных Кердеевичу или Бучадскому перевертней, вскоре утратило желание к борьбе, поскольку великий князь приказал дожидаться молдавского воеводу и крымских татар, обещавших помощь в войне с Ягайлом. Посланцы князей Чарторыйских, Сигизмунда Кейстутовича и Гольшанского заявили, будто Свидригайло не хочет, чтобы в войне участвовали мужики, и призывает лишь бояр, обязанных по долгу службы идти на рать из своих пожалованных земель. Курцевич, Судислав, Давид и ещё несколько других направились было домой, но по дороге встретили беженцев с юга. Те рассказали страшные вещи о том, как по русским сёлам бесчинствуют союзники Свидригайла. «Ни кровли, ни скотины, ни бабы, ни девчины не осталось от Бакоты и Брацлава до самого Киева!» — говорили они. Холопов угнали в неволю, женщин и девушек — отдали молдавской челяди либо в татарские гаремы. Брацлавщина и южная Киевщина превратилась в пустыню, а ограбленный, измученный, истерзанный народ в один голос вопиет на своего князя, называя его отцом волка, старые же люди говорят, что и в былые времена народ бежал от своих князей к татарам; пусть лучше будет государем могучий иноплеменник, чем бессильный земляк. И только после того, как на Волыни они встретили бояр Зарубских, которых выгнал Юрша, решились отправиться в Луцк.

— Несвижский много рассказывал нам о возрождении державы Владимира Святого, — закончил Судислав, — вот мы и думаем, что без свободного народа ей не возродиться. Ты, воевода, единственный, кто возглавил ратников-простолюдинов, ты единственный борешься за него, и потому мы и пришли к тебе!

— Ага! К тебе, — подтвердил Курцевич и вытаращил свои большие рыбьи глаза на потемневшее лицо Юрши.

XXIV

До поздней ночи горят свечи в бронзовых подсвечниках на столе у воеводы. Их пламя покачивается от дуновения ночного ветерка. На столе ни кубков, ни чарок, лишь свитки пергамента разной величины, большая серебряная, итальянской работы чернильница, несколько тростниковых перьев, воск, печать да шнур, которым скрепляют печати. За столом сидит Андрийко, его длинные кудри спадают на жёлтый лист пергамента. Рядом воевода с хмурым, суровым лицом диктует письмо великому князю, в котором объясняет, в силу каких причин бояре покинули замок. Быстро бегает рука по пергаменту, лилия за собой ровные ряды букв. Наконец послание готово, воевода ставит подпись и печать.

— Вот так! — говорит он. — Из рассказов Судислава и Давида получается, что бояре обвиняют меня в том, будто я прогнал их отсюда. Беда, конечно, не велика, поскольку осада закончилась отступлением врагов, но если великий князь подоспеет хотя бы с небольшим войском, то разгром всех вооружённых сил короля будет полным. Однако суть заключается в том, чтобы Свидригайло воочию убедился, как мужик-ратник поддерживает его борьбу под водительством простого боярина и что мужик этот не требует ничего, кроме личной свободы, которую до сих пор давала ему «Русская правда». Ты расскажешь великому князю об осаде и постараешься убедить, что своенравные бояре, князья и вельможи хороши лишь тогда, когда великокняжеская власть опирается на свободного и вооружённого огнищанина. Лишь он один послушает беззаветно великого князя, не спрашивая «почему?» и «зачем?», и смело пойдёт за своим поводырём даже на смерть. В нём таится неисчерпаемая сила великана, перед ней никто не устоит и никто её не одолеет.

Андрийко поднял голову.

— Я понял вас, дядя, — сказал он. И хотя я молод, намного моложе вас, понял хорошо, что старый наш порядок не возродит могучей державы Святого Владимира. Слишком мала сила в руках князей и боярства и велика — в народе. В Италии, Швейцарии, как рассказывают бывалые люди, весь народ объединяется под началом господ и князей; у нас вместо народа — челядь, способная лишь разбазаривать всё, что осталось от золотого прошлого, но не строить новое, да ратники. Если великий князь не обопрётся в своей борьбе на русский народ, наша независимость, свобода страны и вера погибнут.

— Это я и хотел от тебя услышать. Дай бог, чтобы великий князь прислушался к твоим речам, хоть и очень в том сомневаюсь.

Андрийко устремил свой взор в грустные глаза воеводы.

— И я тоже, — подтвердил он, — но верю в милость господню к нам, к нашему народу и к нашему князю.

— Блаженны верующие! Верь, но не строй ничего на вере…