Сумерки - [5]

Безбородко покраснел, словно невинная девица, у которой жених допытывается перед самой свадьбой, готова ли она к первой брачной ночи.

— Да, немного, — признался он, к вящему удовольствию графа, имевшему страсть выпытывать у людей их душевные наклонности.

— Я в молодости, вот то есть в вашем возрасте, тоже писал, — неожиданно объявил Григорий Александрович. — Да только бросил потом.

— Почему так? — живо спросил Иван, прятавший в дорожном сундуке своем заветную тетрадь со стихами.

Граф, желая потянуть время, а может, из соображений более глубоких, отодвинув прикрывавшую окна кареты драпировку, выглянул наружу, оглядел несколько более внимательно, чем оно обычно нужно, поля, мимо которых неслась карета, и только после этого сказал:

— Я, молодой человек, признаюсь, давно не вспоминал эту историю, происшедшую в моей жизни много лет назад. Только ваша открытость и благородное поведение пробудили в душе моей сии воспоминания. Да и возвращение на родину тоже сыграло свою роль. Знаете, русская речь, давно не слышанная, и наши просторы — все это так подействовало, взволновало. Я ведь не только в Баден-Бадене жил. Там наших, русских то есть, много. Я больше по Италии ездил. Два года с лишком не был в России. Весь италийский полуостров изъездил. Был и в Вероне, и в Венеции, и в Неаполе. Рим, конечно, тоже оглядел весь. Даже на Сицилию заезжал. Но это так, более для охоты на козлов. Там их в горах много водится. Вот богатые путешественники в Сицилию и стремятся, по горам походить да дичь пострелять. Вы, Иван Иванович, простите мне мою болтовню, вы, возможно, спать хотите, а я тут со своими разговорами вас отвлекаю, — неожиданно сказал граф.

— Нет-нет, что вы! Я весь внимание. Вы так интересно рассказываете. Прошу вас, продолжайте, пожалуйста.

Выслушав бурное изъявление желания услышать рассказ, Драчевский, не желавший будить лакея, самолично достал из дорожного кофра заветный графинчик и налил себе и Ивану коньяку в серебряные стаканчики.

— Соскучился я по русской речи да по русским оборотам. Меня в детстве воспитывала няня, а уж после разные месье. Няня, добрая старушка, и привила мне простонародные слова и словечки. — Граф отпил коньяк, потряс головою, поцокал языком и продолжил: — Так вот. Примерно в вашем, сударь, возрасте, а лет мне тогда было двадцать, надумал я жениться. Влюблен был чрезвычайно. Даже до безумия доходило — так иногда тосковал, долго не видя предмет влечения сердца моего. Что же до самого предмета, то это была девушка удивительной красоты и грации одного со мною возраста и положения. Она отвечала мне той же симпатией, какую и я питал к ней. Родители наши были, разумеется, не против, что их дети проявляют друг к дружке страсть. Да-да, именно страсть. Теперь-то я понимаю, что наше влечение нельзя было назвать любовью. По прошествии лет, много живя за границей, я стал лучше понимать это. А вот тогда… Тогда была свадьба, торжественный выезд, венчание в церкви. Невеста была чудо как хороша в подвенечном наряде. Она, знаете ли, молодой человек, очень долго к этому дню готовилась, платье шила, о разных нарядах и подружках своих хлопотала, обдумывала, кого пригласить, как и с кем посадить за праздничный стол. В общем, обустраивала торжественность. Жена моя желала продлить сей день как можно дольше, тем более что ей страстно нравилось быть в центре внимания.

— Простите, граф, что перебиваю вас, но вы не сказали, как зовут вашу жену, — деликатно поинтересовался Иван.

Граф вскинул, по своему обыкновению, брови.

— Не сказал? Странно. Лизою. Ее звали Лизою.

— Как странно! — вскликнул Безбородко. — Какое совпадение!

— А что такое? — удивленно спросил Драчевский.

— Дело в том, Григорий Александрович, что мою невесту тоже зовут Лизою.

Брови графа взметнулись еще выше.

— Да, действительно, удивительное совпадение. Тем более что конец моей истории весьма печален. — Было заметно, что графу неприятно отвлекаться от рассказа. — Так вот. На свадьбе один из приглашенных, уж не помню кто, подарил Лизе канарейку. Боже, это был столь вульгарный подарок, что я даже вымолвить ничего не мог. Согласитесь, Иван Иванович, что это моветон дарить и держать дома канареек. Тем более для поэта, коим я тогда являлся. Однако Лиза приняла сей подарок более чем благосклонно. Даже сверх того, она столь ему обрадовалась, что на некоторое время забыла о церемонии обеда и о гостях, а лишь чирикалась с этой мерзкой птицей. — При упоминании о канарейке Григорий Александрович передернул плечами, словно избавляясь от лишнего груза нахлынувших чувств. — После свадьбы все у нас пошло не так, как мне хотелось бы. Лиза оказалась легкомысленной пустоголовой девчонкой, вздорной и своенравной. С меня словно спала пелена, застилавшая глаза. Я увидал, кто на самом деле передо мною. Увидал и ужаснулся. Лиза на следующий день после свадьбы объявила мне, что, несмотря на наш брачный союз, она оставляет за собою право на личную свободу. Затем потребовала, чтобы я более не читал ей своих стихов, заявив, что они скучны. И, наконец, Лиза все время носилась с этой противной птицей, с канарейкой. Она везде брала ее с собой, и на озера, и на верховые прогулки, и даже в гости, выставляя меня на всеобщее посмешище. Вы, молодой человек, наверняка знаете, что значит в двадцать лет быть выставленными на посмешище в свете. Вы знаете, что творится в возвышенной душе, оказавшейся в таком бедственном положении. Обидные чувства обуревали меня, Иван Иванович. И тогда я, порвав все свои стихи, нашел новую страсть, страсть не менее сильную, хотя, конечно, и не столь возвышенную, сколь возвышено творчество. Я стал заядлым охотником. Ездил по нескольку дней в леса, пропадая там с товарищами. Это была настоящая мужская жизнь, в которую женщины не допускались. Так продолжалось недолго. Моя жена пригласила меня к себе в будуар и заявила, что поскольку ей без сопровождения неудобно посещать балы, то она настоятельно требует от меня оставить, как Лиза выразилась, «свои мужские глупости и охоты» и более времени уделять супруге, то есть ей. Говорит она мне все это, а сама на свою желтую противную птицу поглядывает, что у нее в клетке в будуаре живет. А я, представьте себе, только собрался на охоту. Так и вошел к ней, уже одетый и собранный, с ружьем наперевес. «Вот еще, — говорю, — какие глупости. Меня ждут». А Лиза: «Будете сидеть дома. Я вас об этом прошу». «Как же я охотиться буду?» — возмущенно кричу я, а мы уже через фразу на взаимный крик перешли. «А как хотите!» — кричит она в ответ. Ну, я не удержался, поднял ружье и на канарейку его нацелил. «Так, — говорю, — что ли, я должен при вас, милая женушка, охотиться?» И нажал на курок. А ружье возьми да и выстрели. Знаете, сударь, как это бывает. Думаешь, что ружье не заряжено, а оно оказывается даже и на взводе уже. Вы ведь, Иван Иванович, сразу видно, что не охотник.