Сумерки - [47]

Софья, выйдя из своего угла, выхватила из рук плюгавого адвоката гербовую бумагу и быстро прочитала ее. Генерал, уже догадавшийся, что значит сей приход, велел камердинеру пропустить жандармов и стал собираться.

— Видать, такова моя доля, Сонюшка, — сказал он, понурив голову.

Камердинер неожиданно быстро убежал и тотчас вернулся, неся в руке теплую генеральскую шинель. Софья, поняв, что ничего уже сделать невозможно и ее отца непременно заберут в яму, принялась лихорадочно собирать вещи и прочее, что может генералу пригодиться.

— Господа, подождите, мы сейчас, — умоляюще обратилась она к приставу и жандармам.

— Да чего уж там, — все еще сильнейшим образом смущаясь и косясь на купчиху, произнес, подкручивая длинный усище, пристав. — Понимаем-с. Вы не торопитесь, ваше превосходительство, мы подождем-с. Можете еще с семьею попрощаться, мы покамест выйдем-с. А ну пошли, — нарочито грубо прикрикнул он на толпящихся в дверях жандармов и одновременно подхватил верткого Коперника за рукав.

Софья быстро собрала узелок, не давая себе расклеиться и метаниями по комнатам отстраняясь от нахлынувшей на душу скорби. Наконец генерал, собранный и одетый, встал посреди гостиной и старательно поцеловал сначала дочь, затем Аделаиду Павловну и, наконец, старого верного камердинера.

— Ну, прощайте, — сказал он. — Господин пристав! Я готов, — позвал он в коридор.

Пристав вновь вошел в гостиную и сказал, старательно избегая глядеть на несчастного генерала и обращаясь к стоявшему на столе самовару:

— Ежели вы желаете-с, ваше превосходительство, то мы можем поехать с вами в вашем возке, а жандармов на казенных подале отправить. Так-то честнее будет-с.

Коперник, также неизвестно каким образом оказавшийся в гостиной и услышавший эти слова, возмущенно закричал, подпрыгнув при этом чуть не до потолка:

— Какое честно? В кандалы его, в кандалы! Немедленно выполняйте предписание суда!

— Я это уже один раз с судейским сделала сегодня и еще раз сделаю, — объявила дочь боевого генерала и, подойдя к адвокату, со всего маху вкатила ему звонкую пощечину.

Коперник, схватившись обеими руками за щеку, отбежал от Софьи и стал тыкать в нее пальцем приставу, но тот сделал вид, будто ничего не заметил.

— Мой батюшка с вами турка бивал, — доверительно сообщил он Гаврилову, ведя старика к дверям. — Много о вас доброго рассказывал. А моя служба казенная. Что прикажут, то и выполняй. Так что вы, ваше превосходительство, с меня не взыщите.

Пристав бережно вывел старенького генерала, держа его под локоток, на улицу и осторожно посадил в возок. Вышедшие следом за ними жандармы уселись в казенные сани и укатили далеко вперед, как и обещал благородный пристав.

Софья и Аделаида Павловна из окон махали уезжавшему в долговую яму Гаврилову. Когда возок пропал из виду, завернув за угол, Софья внезапно подошла к купчихе и с рыданиями упала ей на грудь.

— Ну что ты, дитятко, — запричитала Земляникина, нежно гладя ее по голове. — Поплачь, поплачь. Легче станет. После слез завсегда легко становится.

— Что же это на свете делается, а? — всхлипывая, сквозь слезы восклицала Сонечка. — Это же такая несправедливость, что хоть с топором на всех иди!

— А вот этого не надо, — все так же ласково сказала ей Аделаида Павловна. — Не надо. Все образуется. С топором не надо, а вот помолиться бы не мешало. Может, сходим-ка в церковь?

Софья отрицательно замотала головой.

— Ну тогда я одна схожу. В Николу, в собор. Помолюсь за их превосходительство. Да и к Аглае Ивановне потом загляну. Ванюше расскажу, что случилось. Может, он еще что присоветует.

Купчиха ушла. Камердинер тоже ушел в долговую тюрьму узнать, как устроился его бывший боевой командир. Софья осталась одна. Она бесцельно побродила по комнатам, останавливаясь у затемненных ранними сумерками окон и глядя на заснеженные улицы.

«Как все это ужасно! И как несправедливо. Что же это, в самом деле, я расклеиваюсь. Ведь надобно что-то делать! Что-то предпринимать, чтобы папеньку выручать. Надо бороться. Обязательно бороться, не сдаваться».

Тут же Сонечке вспомнились слова, сказанные Ломакиным в возке, о том, что надо бороться со всей пирамидой.

«Ах, как нехорошо с Родечкой получилось. Ведь я его выгнала. Как паршивого пса выгнала из возка-то. И за что? За то, что он так за папеньку болел, что готов был со злости всех кругом поубивать. А я со злости на всех взяла и выгнала. Обидела, наверное, чрезвычайно сильно. Ох, как стыдно. Боже мой, до чего же стыдно».

Повинуясь внезапному порыву, Софья накинула на плечи шубку, повязала голову платком и выбежала из квартиры. Как назло, извозчиков нигде не было видно. Но раз решив, Софья уже не останавливалась, покуда не доводила решенного до конца. Запахнувшись посильнее, она направилась прямо к Пяти углам, где находилась мастерская художника. Идя скорым шагом, девушка вскоре раскраснелась, а беличьи щеки ее стали пунцовыми. Мысли же метались в голове, будто пришпоренные бойкими гусарами кони, несущиеся на врага.

«Что-то я ему скажу, как обращусь? Да он и на порог-то не пустит. А вдруг так разобиделся, что даже разговаривать не захочет. Эх, сама я виновата. И стыдно так, что хоть плачь. А что же делать, надо идти виниться».