Сумерки - [21]

— Извини, Ванечка, но не быть нам вместе! — внезапно сказала Лиза, уставившись на канал.

— Как? Как не быть? — вскричал во весь голос Иван.

— Так. Не пойти нам под венец, — тихо шепнула Лиза. — Не пойду я за тебя. Прости меня, Ванечка, прости, мой родненький. Я все не решалась тебе этого сказать, а вот пришлось. Прости меня, мой родной. Не плачь. Не надо плакать, — забормотала она, видя, что по лицу несчастного жениха пробежали две блестящие бороздки. И тут же сама зарыдала. — Так получилось. Не моя в том вина, Ванечка. Ты очень, очень милый, но не быть нам вместе, слышишь, не быть. И прощай. Прощай, мой любимый!

Лизонька второпях обхватила огромный куль одежд своими тоненькими ручками и страстно прижалась припухшими от слез губами к холодным губам Ивана. После подхватила юбки, вскочила и быстро зашагала прочь от канала. Иван глядел ей вслед, не в силах пошевелиться: такая внезапная слабость охватила все члены его.

И вот, кое-как поправив здоровье, хотя все еще и кашляя, Безбородко заспешил к своей Лизоньке. Сильные февральские морозы уже прошли, уступив место временному затишью, когда зима уже готовится передать эстафету весенним солнечным дням, но еще впереди Масленица и пара хороших снежных вьюг.

Лиза жила с родителями у Пяти углов, в низеньком приземистом доме. С трудом добравшись до квартиры и подергав колокольчик, Иван уперся обеими руками в лестничные перила, стараясь отдышаться. Дверь открыл отставной поручик Мякишкин, отец Лизы. Улыбка, с которой он отворял дверь, при виде Ивана медленно сползла с лица.

— Ванюша, ба, какими судьбами? Вот уж не ждали тебя увидеть, да еще и сегодня.

Поручик был необыкновенной честности, а уж тем более перед сыном боевого товарища не хотел никоим образом кривить душою, а потому, высказав все это Ивану, тут же спрятал глаза, поворотившись и крикнув в глубину плохо освещенной квартиры:

— Эй, мать, Лиза! Смотрите, Ванюша пришел! Проходи же, проходи, не стой в дверях. Чай, не первый раз у нас. Вот тут и раздевайся. Ты, как я слышал, сильно болел давеча? — спросил Мякишкин, покуда Иван стаскивал с плеч накрывку.

— Да, немного.

— Оно и видно. Бледен ты очень, Ванюша. Тебе летом непременно на природу надобно поехать. Природа, она, знаешь, и не таких хворых на ноги-то ставила. Да где же мои женщины? — излишне захлопотал отставной поручик. Было заметно, что ему очень неудобно перед Иваном, что он не его визита ждал, а бывшего жениха своей дочери даже и не думал увидеть, тем более еще и сегодня. — Лиза, ты-то хоть поди сюда, ко мне, — изо всей силы позвал Мякишкин. — Давай-ка я тебе валенки веничком обмахну, сам не нагибайся, раз тяжело еще.

И отставной поручик самолично обмахнул от снега валенки бывшего жениха.

Иван хотел было его остановить, но ему было приятно, что ради него такой переполох, тем более что Безбородко понимал: есть в повышенном участии к нему Мякишкина некая вина за отказ дочери. Видимо, отцовское слово также сыграло роль в отказе Лизы. Теперь же бывший вояка честно старался задобрить хлопотливостью нежданного гостя, который подобную заботу принял как должное, хотя и покривился немного.

Наконец вышла Лизонька. Она постояла некоторое время в прихожей, ожидая, пока отец ее не приведет гостя в надлежащий порядок, а затем препроводила Ивана в маленькую гостиную. Следом за ними вошел туда и Мякишкин, а вскоре к ним присоединилась и мать Лизы, Прасковья Гавриловна. Все чинно уселись за круглым столом. Прасковья Гавриловна несколько раз поглядела на мужа, как бы призывая его высказаться, но тот упорно молчал, избегая настойчивого взгляда жены. Наконец, не выдержав, та сама заговорила с гостем:

— Что, Ванюша, слышала, ты хорошо съездил в Полтавщину. Наследство получил?

— Да, — сказал Иван, переводя болезненный взгляд красных глаз с воспаленными веками с Лизоньки на Мякишкина и обратно. — Получил. Правда, крохотное наследство. Так себе.

— Ага, ага. Понятно. Вася, ну что ты все молчишь-то? — неожиданно обратилась Прасковья Гавриловна к мужу. — Скажи что-нибудь.

Тот, тяжко вдохнув, поглядел виноватым взглядом на сына бывшего боевого товарища, коему он обещал отдать свою единственную дочь, и через силу произнес:

— Ты, Ванюша, уже слышал, то есть тебе уже Лизонька наша сказала, что не идет за тебя. Вот, брат, такие дела. Ты ее за это решение не вини. Не она решила, а мы. Нас, стариков, вини за это. Мы виноваты, Ванюша…

— Мы к тебе со всей душою, — вставила Прасковья Гавриловна.

— Цыц, — прикрикнул на жену Мякишкин. — Не встревай. Тоже взяли моду в мужской разговор вступать, — обратился он к Ивану. — Ты, Ванюша, нас, стариков, пойми. Мы дочери нашей только добра желаем. Она же у нас одна-единственная, поэтому мы о ней только печемся. — Тут отставной поручик остановился и, переведя дух, с безграничной любовью поглядел на Лизоньку. — А когда к ней такой жених посватался, то мы уж никак…

— Что? — изумился Безбородко. — Посватался? Кто посватался?

— Нынешний жених ее очень богат. Из аристократов.

— Да как же так? — еще более изумился Иван.

Он, едучи к Пяти углам, думал, что отказ Лизы — это всего лишь прихоть, блажь, обида на то, что так долго не показывался на глаза. Иван надеялся, что приедет, посидит, а там все и разрешится в его пользу. Нынешнее же положение дел оказалось для него совершенно неожиданным. Появления соперника Иван никак не ожидал. Он в чрезвычайном беспокойстве оглядел сидевших перед ним Лизу и ее родителей, разводящих руками и как бы говорящих: «Ну что тут можно теперь поделать».