Сумерки Европы - [131]

Суть не только въ томъ, что растутъ и крѣпнутъ всевозможныя организаціи во главѣ съ государствомъ; суть въ томъ, что онѣ растутъ и крѣпнутъ, будучи ощущаемы производными отъ личности. Каждая носитъ въ себѣ то противорѣчіе или во всякомъ случаѣ возможность противорѣчія, что она строится, какъ организація (и слѣдовательно на подчиненіи) независимыхъ, самодовлѣющихъ единицъ. Отсюда проистекаетъ непрерывная борьба организацій и массъ и внутренняя борьба личности и организаціи. И такъ какъ въ основѣ построенія лежитъ партикуляризмъ комплекснаго мотива, и такъ какъ отдѣльныя части общества — въ силу общаго волевого устремленія — сверхнапряжены, то отсюда и проистекаетъ непрерывная опасность для цѣлаго.

Объективно-техническое строительство въ своемъ бѣгѣ къ сверхнормальному осуществленію было еще далеко отъ угрозъ внутренняго распада (хотя въ будущемъ и таковая могла вырисоваться, хотя бы въ видѣ изсяканія матеріаловъ, потребныхъ для строительства второй природы, напр., нефти, угля и пр.); въ субъективно гуманистической же сферѣ такая угроза уже назрѣвала десятилѣтіями, обостряясь (какъ отмѣчено было выше) переносомъ на соціальную область — максимализма, самоупоенія и самоутвержденія, выращенныхъ въ области объективно-строительной. И именно на гуманитарной соціальной почвѣ, какъ на мѣстѣ наименьшаго сопротивленія и наибольшей обостренности — и разразился развалъ.

* * *

Тѣмъ не менѣе надо сказать, что въ общемъ до войны шелъ процессъ вытѣсненія явленій распада гуманитарной области, процессомъ самоувѣренно крѣпнущаго строительства въ области объективной. Упадочныя явленія отраженной литературно словесной культуры уступали мѣсто назрѣвающей бодрости объективно техническаго строительства. Пожалуй, девяностые годы были въ этомъ отношеніи годами кризиса. Художественно-культурное въ широкомъ смыслѣ слова упадочничество не только просто кончалось само собой, но изъ гущи жизни стали выкристаллизовываться новые жизненные и духовные образы, конгеніальные технической культурѣ. Вмѣстѣ съ тѣмъ стала отступать и традиція гуманистически-отраженной словесной юридической образованности изъ своего послѣдняго могучаго оплота — изъ воспитанія подростающихъ поколѣній. На мѣсто ритора сталъ выдѣляться строитель.

Трудно учесть послѣдствія этого переворота, замѣны слова дѣйствіемъ въ воспитаніи и традиціи. Ибо отличіе ихъ заключается въ томъ, что слово не однозначно связано съ реальностью, дѣйствіе же — однозначно, другими словами, слово (и вся система, на немъ непосредственно основанная — литература во всѣхъ ея разновидностяхъ, идеологія и пр.) можетъ соотвѣтствовать дѣйствительности и можетъ ей не соотвѣтствовать, можетъ быть и правдивымъ и лживымъ. Дѣйствіе — лживымъ быть не можетъ, ибо тогда его незачѣмъ и осуществлять. Слово сохраняетъ смыслъ, оказываетъ воздѣйствіе — напримѣръ на надежды, на эмоціи, на страхъ и вожделѣніе — и тогда, когда оно дѣйствительности не соотвѣтствуетъ, когда оно лживо. Техника, когда она не соотвѣтствуетъ дѣйствительности, и вообще не существуетъ. Если аппаратъ не отвѣчаетъ предположенному назначенію, онъ не примѣнимъ, если разсчетъ не оправдывается — онъ отметается. Слово — можетъ дать культуру лжи; орудіе — даетъ неизбѣжно культуру правды. Техника воспитываетъ къ правдѣ, къ честности мысли. Инженеръ можетъ, конечно, быть лжецомъ, какъ писатель — правдивымъ человѣкомъ. Но въ своемъ дѣлѣ лгать инженеру просто незачѣмъ, невыгодно: мостъ провалится, если его разсчетъ не былъ произведенъ въ соотвѣтствіи съ дѣйствительностью, правдиво. Для человѣка слова можетъ быть много соблазновъ отклоняться отъ правды; чтобы оставаться въ ея предѣлахъ правдивымъ, онъ долженъ имѣть внѣшніе къ тому моральные стимулы, страсть къ правдѣ, императивъ правды; само по себѣ слово своей связностью съ безчисленными ассоціаціями чувствъ и мыслей всегда можетъ этими ассоціаціями быть толкаемо на отклоненіе отъ однозначнаго отношенія къ дѣйствительности. Техника же сама толкаетъ техника къ правдѣ. И потому культура слова есть культура возможной лжи; культура техники есть культура необходимой правды.

На глазахъ нашего поколѣнія происходила борьба культуръ слова и дѣйствія, понятыхъ въ этомъ смыслѣ. Первая, полученная по традиціи и наслѣдству отъ предыдущихъ вѣковъ, по содержанію наполнилась гуманитарнымъ содержаніемъ въ широкомъ смыслѣ этого слова (классицизмомъ возрожденія, гуманизмомъ реформаціи, демократизмомъ революціи) и получила специфическую сверхнапряженность въ ново-европейской общественности (соціалистической, демократической, идейнореволюціонной). Но помимо гуманитарнаго общественнаго содержанія культура слова и по другимъ линіямъ продолжала и заканчивала традиціи прошлыхъ поколѣній — индивидуализмъ разлагался въ ней въ импрессіонизмъ, искусство доходило до исчерпанія своихъ старыхъ формъ въ ихъ послѣднихъ видоизмѣненіяхъ, мышленіе проходило стадіи скептическаго и релативистическаго разложенія. Гуманистическая культура одновременно проходила полосу и художественно-культурнаго упадочничества и общественно культурнаго, оптимистическаго и сентиментальнаго максимализма. И такъ какъ это была именно культура слова, то въ словѣ она господствовала и заслоняла отъ воспринимающаго сознанія подлинные процессы жизни. Въ то самое время, какъ въ дѣйствительности росла и напрягалась новоевропейская культура объективнаго строительства и моральнаго героизма — казалось, что торжествуетъ изощренность и исковерканность упадочничества, а вмѣстѣ съ тѣмъ и идеализація частнаго, хотя и массоваго интереса, столь родственная партикуляристическому реализму времени.