Сумерки божков - [12]
Pахе. Артистические, как по-русску? — Gestirne? [71] — не рождаются каждый день.
Берлога. Нет, Мориц. К нам приходили талантливые силы. Я могу напомнить тебе много имен. Но — приходили, не получали работы, уставали быть школьниками, скучали и уходили… Мы не умели, мы не хотели их удержать.
Pахе. Lieber [72] Андрюша, что же мы можем делать с публикум? Он не хочет другой баритон, как ты, другой сопран, как Елена Сергеевна. Большие деревья убивают своей тенью молодой… м-м-м… Gebüsch… [73] кустаркин! Я люблю искусство и желаю ему идти immer [74] вперед, но мы не можем снимать с себя свои штаны, чтобы обращать unser Opernhaus в ein Conservatorium…’ Und du auch…[75] Ти тоже есть весьма виноватий.
Берлога. Я?! Ново!
Pахе. Ти — наше солнце, ти — наш любовь, ти — наше… сукр… сукр… Teufel!..[76] наше сокровищнице. Ти вистроил весь наш репертуар. Ти — душа дела. Теперь припоминай себе немножко, пожалуйста, was fur eine [77] морда ти показал мне всякий раз, когда я давал тебе другая примадонна, а не Елена Сергеевна?
Берлога. Да, — если она на сцене понимает меня как никто? Если она своею холодною, умною, внимательною мыслью ловит налету каждую мою мысль, каждую мою интонацию, каждое намерение жеста и голоса? Елена Сергеевна, когда мы вместе на сцене, — мое второе «я». Мы с нею в дуэте, как парные лошади в дышле: на унос! Она меня дополняет и вдохновляет. Она досказывает недоговоренное мною, я — ею…
Pахе. So! Prachtvoll! Ausgezeichnet! [78] И за всем тем ти делаешь мне свой каприз und eine schreckliche сцена, для чего она поет с тобою на опера Нордман!
Берлога. Согласись, Мориц, что это — в первый раз за двенадцать лет!
Pахе. Но не в последний, Андрей. О! Стоит только начать… Не в последний!
— Можно?
Мешканов постучал и приотворил дверь.
— Bitte, bitte… Ohne Komplimente! [79]
Мешканов вошел.
— Да, знаем мы вас: ohne Komplimente… Войди без спроса в недобрый час, — так шугнете, хо-хо-хо-хо, — не знай, как и выскочить! Я к вам, достоуважаемый шеф и maestro, от друга нашего Александры Викентьевны Светлицкой с напоминанием, что вы имеете десять минут опоздания…
— Teufel!
Рахе спустил ноги с диванчика, положил сигару и, достав привычною рукою с полки клавираусцуг, принялся листать его, медленно следя нотные полосы сквозь золотое pince-nez.
— Что она репетирует, милейший Светлячок? — спросил, присаживаясь на подоконник, в табачном дыму, Берлога.
— Нет, это не она… — отозвался Рахе. — Она ученицу свою привела… Беседкина, Соседкина, Наседкина… eine unmögliche [80] фамилия для сцена… Я делал ей одна проба с фортепиано, и мне казалось, что diese [81] Наседкина имеет способность… Sehr grosse Stimme!..[82] Н-ню, я назначал ей две арии и один дуэт из «Мефисто» на сцене mit Orchester [83]. Если сойдет хорошо, можно будет взять ее на вторые роли. Unsere [84] Саня за нее очень хлопочет…
Берлога и Мешканов переглянулись с тою двусмысленною, нечистою улыбкою, которая у людей этой оперной труппы появлялась всегда, когда заходила речь об ученицах или учениках Светлицкой, пожилой певицы, известной по сплетням о разнообразии ее тайных пороков едва ли не больше, чем даже своим прелестным, мягким контральто.
— Эта госпожа Колпицына, — насмешливо сказал Берлога, — у нее как? Из платящих или из хорошеньких?
— Должно быть, из платящих, — загрохотал Мешканов, — потому что физиомордия не из значительных: так, всероссийская лупётка [85] общеустановленного образца. Я, впрочем, ее все мельком видел, во мраке кулис или на сцене без рампы… Фигура, кажется, есть, и телеса в изобилии…
— Не для меня!
Берлога скорчил гримасу. Мешканов продолжал.
— И все конфузится и ахает… Говорит больше шепотом и, что ни скажет, потом ахнет: «Ах, что я? Ах как я? Ах какой вы? Ах, разве можно? Ах, я не так? Ах, я этак?..» Из купеческих дочерей; идет на сцену по случаю родительской несостоятельности. Образование получила в благородном пансионе с музыкою. Оттуда, надо полагать, и почерпнула эту свою столь великую невинность, что даже в собственный пол не верит…
Рахе, улыбаясь, обернулся к Берлоге от дверей, с клавираусцугом под мышкою:
— Ти, новатор, реформатор, искатель новых чудес! Не хочешь ли пойти со мною — послушай, посмотри, какие они бывают, эти приходящие к нам новенькие… Schreklich… [86] Eine угнетенная невинность, и вульгарна, как горничная!
— Маша Юлович была когда-то и в самом деле горчичною!
— И какой школа! Oh, mein Gott [87], какой дурацкий школа! Этой Саня Светлицкой надо законом воспретить учить пению! Никакой понятия о классический метод.
Берлога рассмеялся.
— Мориц! Пощади: ты знаешь, что я сам учился петь что-то вроде трех месяцев с половиною, да и те считаю потерянными для карьеры.
— О, ти! ти!.. — даже как будто вспылил слегка Рахе. — Что ти всегда толкаешь мне в глаза со своим ти? Ти поступал очень скверно, не приобретя' классический метод, aber ein solcher [88], Берлога имеет свое извинение не знать классический метод… Aber — ein Берлога!.. А которая не есть Берлога, получает обязанность изучать классический метод. Без классический метод — keine Musik! Нуль! Мыльный пузырник! Артист не есть артист, и артистка не есть артистка!
