Сумеречные люди - [15]

— В целом, работа, надо полагать, неплохая.

— Он хотел, чтобы я сделал серию карандашных портретов известных спиритуалистов, но потом почему-то раздумал.

Голоса поднимающихся по лестнице Фозерингема и Софи приближались. Фозерингем, коренастый молодой человек с розовыми щечками, вошел в комнату первым. Он был небрит, в одной руке держал котелок, в другой — несложенный зонтик. Журналистикой от него веяло за версту.

— Послушай, старичок, — с порога заговорил он с некоторой, впрочем, нерешительностью в голосе, — буду груб и прям. Ты ведь не станешь возражать, Гектор, если я первым делом воспользуюсь твоим телефоном?

— Вон он, на ящике.

Фозерингем поднял трубку, назвал номер и улыбнулся Софи.

— Ради Бога, извини, Софи, — сказал он, — я ужасно себя веду, — а затем, уже в трубку, выпалил: — «…Привет, любимая… да, я знаю… мне очень жаль… ужасно виноват… правда… совсем немного… нет, боюсь, не смогу… да, конечно… в другой раз… до свидания, любимая… до свидания.» — И положил трубку.

— Бедняжка, — сказал он, — ужасно не хотелось ее огорчать. Но ничего не поделаешь. Иногда приходится быть жестоким — из лучших соображений, да… звучит это, конечно, пошло, но другого выхода нет.

— Вы знакомы? — спросил Барлоу.

— Мы встречались у Андершафта, — сказал Этуотер. — Вы слышали, что он в Америке?

— Да, — отозвался Фозерингем, — и, кажется, неплохо устроился.

— Кое-что зарабатывает.

— Надеюсь, мы с ним скоро увидимся, — сказал Фозерингем. — Я и сам туда собираюсь.

— И когда же? — поинтересовалась Софи.

Фозерингем ей нравился. Это был единственный мужчина, способный отвлечь ее, пусть ненадолго, от Барлоу, и в то же время единственный мужчина, который почему-то не вызывал у Барлоу ревность, не воспринимался как потенциальный соперник.

— День отъезда еще не установлен. Но будет это довольно скоро.

— И вы уходите из газеты?

— Газета — тупик, в ней мне делать нечего.

— Почему ты не пришел на вечеринку? — спросил Барлоу. Он взял со стола нож и начал точить карандаш.

— На вечеринку? — переспросил Фозерингем. — Какую вечеринку?

— Вчерашнюю.

— А, вчерашнюю… Я было собрался, но так и не доехал. Разговорился с каким-то типом в маленьком баре за Стрэндом. Этот бар мало кто знает.

— И проговорил с ним весь вечер?

— Он повел меня в клуб под названием «На огонек». Свое название этот клуб не оправдывает.

— Софи, дай гостю чаю, — сказал Барлоу, кладя нож на стол. — И перестань пожирать его глазами.

— Нет, нет, нет, — сказал Фозерингем. — Спасибо. Чай я не пью.

— И чем же ты, интересно, собираешься заняться? — спросил Барлоу. Он снова взялся за нож; говорил Барлоу таким тоном, как будто на самом деле предпочел бы не знать, чем Фозерингем собирается заняться. Он бы с удовольствием оказывал на Фозерингема такое же влияние, как и на Прингла, однако Фозерингем отличался определенной, хорошо скрытой проницательностью и к его советам оставался невосприимчив.

— Больше всего мне бы хотелось работать на свежем воздухе, — сказал Фозерингем. — Просыпаешься на рассвете посвежевшим и отдохнувшим, трудишься в поте лица часов до одиннадцати, в одиннадцать возвращаешься, выпиваешь кружку пива в пабе, а затем трудишься снова до обеда. А остаток дня валяешься на кровати и перечитываешь классику.

— Классику?

— Ну да, Марло и всех прочих… Вийона[9], к примеру.

— Как жаль, что мы никогда не ездим загород, — сказала Софи.

— Ты же знаешь, я всегда заболеваю, даже если уезжаю из Лондона совсем ненадолго, — сказал Барлоу.

— Понимаете, — сказал Фозерингем, — у меня не остается времени на чтение, серьезное чтение. Поверь, Гектор, эти спиритуалисты продыху мне не дают. Я часто завидую вам, художникам, — у вас столько свободного времени.

— Все наше свободное время, все наши жизненные силы уходят на то, чтобы продавать свои работы. И ты это хорошо знаешь.

— Жизненная сила, витальность! — подхватил Фозерингем. — В ней-то все дело. Если хочешь знать, в Америку я еду отчасти потому, что там у них, говорят, потрясающая витальность.

— Вам надо познакомиться с нашим приятелем, его зовут Шейган, — сказал Этуотер. — Вот у кого витальность!

— А он найдет мне работу?

— Обязательно, — сказал Барлоу, — при условии, что в этот момент вы оба будете трезвы.

— Только не подумайте, что я деру нос, — сказал Фозерингем, — но, мне кажется, я заслуживаю лучшей работы, чем моя теперешняя.

— Продавай мои картины, и с каждой выручки будешь получать тридцать три и три десятых процента комиссии.

— Послушай, что я тебе скажу. Возможно, я не так талантлив, как ты, Гектор, и не так хорош собой, как Софи, но, согласись, я ведь еще человек не конченый.

— Еще нет.

Фозерингем рассмеялся.

— Ты все шутишь, — сказал он. — А я с тобой серьезно.

— И я серьезно. Тебе очень повезло, что у тебя вообще есть работа.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказал.

— Вздор! — сказал Фозерингем. — Когда ты говоришь такое, я тебе не верю.

— Никакой не вздор.

— Как бы то ни было, мне нужна новая работа. Где бы я мог общаться с людьми. С людьми именитыми, влиятельными. С писателями, например.

— Мы с Софи сегодня вечером идем в кино, — вздохнув, сказал Барлоу. — Сеанс в половине седьмого. После фильма отправимся в ресторан. А сейчас, может, пойдем куда-нибудь выпьем?