Сумеречная зона - [20]

— Если кто-то узнает, что ты держишь дома взаперти тринадцатилетнюю девицу, у тебя будут хлопоты, Воронцов.

— У нее есть ключи. А у меня уже есть хлопоты. — Воронцов замолчал, глядя в стол. — Уж не ведешь ли ты к тому, чтобы я взяла ее к себе? — Илона извлекла из миниатюрного портсигара сигарету и прикурила сама, она терпеть не могла, когда ей совали в нос огонь.

— На время и с моим полным пансионом, — заметил Воронцов.

— Неужели ты думаешь, что мне нужен твой пансион?

— Не думаю. Но если петух в жопу клюнет, ты можешь на меня рассчитывать.

— Я и так могу на тебя рассчитывать. Поэтому я и спрашиваю тебя, ответственно и серьезно: чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы я сделала из нее путану?

— Это не самый худший вариант, это лучше, чем сдохнуть под забором. Но не этого я хочу. Я хочу, чтобы она побыла под присмотром взрослой, опытной женщины, которая в состоянии объяснить ей, что есть что, между ног. У меня такое впечатление, что ее проблемы связаны с сексом. Я видел, как она смотрела порнуху, она глаз не могла оторвать. И, по-моему, она дрочит. Я слышал пару раз какие-то странные звуки за стенкой.

— Она что, делает это вантузом? — расхохоталась Ил она. — Ладно, я приду к тебе в гости завтра, скажем, в семь, и посмотрим, что делать. Если она не будет упираться, я заберу её с собой.

— С чего бы ей упираться?

— Может, у нее к тебе любовь? А ты наблюдаешь ее томление, как старый, бесчувственный хмырь и требуешь от меня помощи там, где мог бы и сам справиться.

— Я не могу справиться сам.

— Почему это? — удивилась Илона. — Я была не намного старше, когда ты положил на меня глаз.

— Ну-у-у…

— Что «ну-у-у»? Ты хорошо ко мне относишься, Воронцов, но ты меня не любишь, ты меня используешь. А ее ты любишь, да? Иначе почему такое трепетное отношение?

— Как тебе такое могло прийти в голову?

— А почему это не может прийти мне в голову? Должен же ты полюбить когда-то. А ты живешь, как волк. Ты посмотри на себя, тебе же всего сорок восемь лет. Но ты, в натуре, волк и не сможешь жить с взрослой женщиной, например, со мной. А вот с девчонкой, которая будет тебя обожать, вполне сможешь.

— Да ей же…

— Ладно, ладно. Ей же. У нее то же, там же, где и у всех. Хорошо, я взращу для тебя отроковицу, если она не вцепится в твои штаны с криком «Не пойду!»

— Спасибо.

— И это все?

Домой Воронцов возвращался поздно, размышляя об этом тяжело прожитом дне. Илона сообщила ему, что в квартале незаметно никакого шевеления относительно убитых в промзоне. Похоже, никто их не знает и никто ничего не знает об этом убийстве вообще. Полно своих дел, других, но никто не ищет фехтовальщика с пилой, из-за которого, как полагал Воронцов, он уже взял большой и неизбывный грех на душу.

Когда он понял, на ощупь шаря в дустовом дыму и пыли, что завал перегородил туннель наглухо, он выскочил наружу и, задыхаясь, расшвырял мусор, наваленный им у вентиляционных отверстий, хотя и было очевидно, что если пацан попал под завал, то он уже мертв. Однако оставалась слабая надежда, что он оказался закупоренным по ту сторону. Поэтому, не тратя времени на блуждания по задымленному лабиринту, Воронцов бегом принес из машины домкрат и выворотил решетку из того вентиляционного отверстия, которое казалось ему расположенным, примерно, напротив завала. Затем он снял с себя пиджак, обдирая кожу протиснулся внутрь, и через несколько минут, не обнаружив ничего живого или мертвого, уперся в завал с другой стороны. Теперь включился в работу рационализирующий ум опера — никто не мог бы выжить под всеми этими тоннами бетона, если труп лежит там, то пусть он там и остается. Воронцов загасил те шашки, до которых смог добраться, вылез из подвала и уехал прочь. Разумеется, через несколько часов, он проверил, не поступало ли из зоны сообщений о пожарах, о пропаже людей или о каких-либо других ЧП, но ничего подобного зафиксировано не было.

Теперь он быстрым шагом подходил к дому, и на душе у него, несмотря на вдохновляющее общение с Илоной, было мерзко, по многим причинам, в том числе и потому, что он надолго бросил больную девчонку одну.

У палисадника не было знакомого запаха свежеполитой земли, и не горел свет в кухонном окне, он прошел в дом и, швырнув куда-то влажный от пота пиджак, быстро направился к комнате девочки, но притормозил у двери и осторожно заглянул внутрь.

Она лежала неподвижно, почти невидимая в рассеянном свете луны, проникавшем сквозь шторы, и он включил свет в коридоре, чтобы рассмотреть ее получше. Она выглядела спящей, грудь тихо вздымалась, на спокойном лице лежали тени. Он осторожно прикрыл дверь и пошел к себе, ему хотелось выпить.

Стоя у книжного шкафа в своей берлоге и не включая свет, он быстро накатил правильную дозу и после этого начал раздеваться. Он никогда не позволял себе перебора в присутствии Илоны, и хотя Илона никогда не позволила бы себе сделать ему замечание, он знал, что ее отец был очень не дурак выпить, и она с детства не одобряла пьяных.

С облегчением натянув домашние шорты, он сходил на кухню, принес из холодильника лимон и приготовил себе Джин Ли — «длинную дорогу в Гонконг», как он это называл. Эта дорога нередко заводила его в еще более отдаленные места, но он был старым членом клуба одиноких путешественников и хорошо знал все свои маршруты, но которым несла его джиновая река, когда он навзничь лежал в своей неподвижной лодке.