Султан Юсуф и его крестоносцы - [2]

Так пошли круги по мутному и бездонному морю человеческих домыслов. Мухтесибы[15] различных городов стали доносить о столкновениях между шиитами и хариджитами, тех и других с суннитами.

Спустя месяц слухи и волнения улеглись, однако весть о странном знамении продолжала тревожить сердца и умы не только эмиров Египта и Сирии, но даже вспоминалась непогожими вечерами мудрому халифу Багдада ан-Назиру, а также султану Рума и суровым Альмохадам Магриба[16].

Между тем, только двум приближенным славного султана Юсуфа, было достоверно известно то, что он имел в виду, когда его взор привлекли сначала небеса, а затем собственная тень на стене дома.

В тот час лихорадка принялась мучить султана с новой силой, и тогда он, указав дрожащей рукой на свою тень, тихо рек своему верному катибу[17], Имаду ад-Дину аль-Исфахани, ехавшему по левую руку от своего господина:

— Имад! Вот сроки жизни нашей. Как сказано в Священном Коране: «Один лишь вскрик — И вот они погасли»…

— Малик, да снизойдет на тебя благословение Аллаха! — в изумлении проговорил аль-Исфахани, один из немногих, самых верных его слуг, какие имели право называть своего повелителя «маликом». — Ведь эти священные строки предупреждают о суровом возмездии только неверных!

— Всемогущий Аллах сотворил всех людей — и верных, и упорствующих в своем невежестве, — тихим голосом заметил султан, обращаясь куда-то в сторону. — Тот, кто не равен нам по вере, равен нам в своем творении, разве не так, Имад?

Пока мудрый катиб размышлял, какой ответ полнее удовлетворит господина, султан, как будто катиб уже согласился с ним, добавил такие слова:

— Когда умирал Моисей, он чувствовал себя живой птицей, которую ощипывают, а она не может ни улететь, ни умереть, чтобы освободиться. Любопытно, чем перья неверных отличаются от наших?

Аль-Исфахани поежился от холода и снова замешкался с ответом. Султан же вновь обратился к катибу, вовсе не возмутившись его растерянностью:

— Тень напомнила мне о сегодняшнем сне. Мне привиделось, будто я встретился посредине моста, перекинутого через бездонную пропасть, с маликом Ричардом. Он первым поднял меч, а я — свой. Мы начали поединок. Но лишь только я нанес первый удар, как мой меч прошел сквозь моего врага, как сквозь пустую тень. Он и вправду оказался тенью под моими ногами. Моей собственной тенью. Внезапно мне открылось, что мост переброшен с одной чашки весов на другую. То были такие весы, на которых взвешивают монеты. Я остался на одной из чашек, а на другой не оказалось никого. Естественным образом я потянул свою чашку вниз и стал проваливаться в пропасть. Я понимал, что чашка должна остановиться, ведь весы держит в своей руке Всемогущий Аллах, но мне было очень страшно. Плечо весов не могло быть бесконечным, однако падение казалось таковым… Я проснулся раньше, чем остановилась чашка весов. К чему такой сон, Имад?

Тревога катиба только возросла, и страх уже разгуливал по его хребту, как ветер по всей Яффской дороге, от Иерусалима до самого моря.

— Малик, ты сам с отроческих лет снискал славу толкователя снов, — осторожно напомнил он султану. — Я же учен только в каламе[18] и в вещах, доступных лишь простым смертным. Боюсь, только нанесу пыль в истинный смысл видения…

Султан бросил на катиба короткий взгляд, подобный мимолетному блеску сабли, и тот поспешил добавить:

— …однако его смысл ясен даже простому смертному, не искушенному в прозрениях. Могущество повелителя правоверных — да сохранит его Аллах! — перевесит… или уже перевесило всех его врагов, которые развеялись, как тени.

До поворота улицы между султаном и катибом висело молчание, подобное невидимому и неслышному рою пчел, а когда процессия повернула к дворцу, султан произнес так тихо, что его слова едва коснулись слуха аль-Исфахани:

— Малик Ричард упал с чашки весов. Это очень плохо… Теперь скажи мне об этом кафире[19]. Ты уверен, что он соотечественник малика Ричарда, а не из франков-южан[20]?

Аль-Исфахани обрадовался, что султан сменил тему и теперь верному катибу, остается говорить только то, что он знает наверняка и в таких словах, какими вполне сможет угодить господину.

— Никакого сомнения в том нет, малик, — ответил он с воодушевлением. — У него норманнские черты. Немногословен. Ест неторопливо. Вид женщин не лишает его спокойствия и не приковывает намертво его взгляд. Этот кафир — не из южных франков. Он утверждал, что прибыл из Англии. Полагаю, что в это можно поверить.

— Ты говорил, что он был пленен пять лет назад, — вспомнил султан.

— Да, в тот самый день, когда Священный Город был волею Аллаха возвращен в пределы дар аль-Ислама, — отвечал катиб.

— В тот славный день многие знатные кафиры были отпущены без выкупа, — заметил султан.

— Он действительно отказался принять свободу как милость, без отдачи за себя выкупа, — сказал катиб. — Он считал, что это оскорбит его достоинство… Однако денег у него не было, и он утверждал, что его вскоре выкупят родственники.

— От его руки пало много моих воинов? — вопросил султан.

— Если смотреть правде в глаза, то — не меньше дюжины, малик, — вздохнул катиб.

Султан немного помолчал, неторопливо вздохнул и выдохнул большое облако пара.