Суламифь. Фрагменты воспоминаний - [91]

Морис обладает способностью создавать на репетициях атмосферу предельной сосредоточенности. Говорит негромко, но эмоционально. Яркие глаза его будто гипнотизируют артистов.

Бежара, пожалуй, тоже можно отнести к клану импровизаторов, творящих движение вместе с танцовщиком, на «человеческом материале». Но, в отличие, к примеру, от Пети, он заранее делает кое-какие заготовки.

– Я прихожу с домашними набросками, – рассказывал Морис. – Но стоит увидеть артиста, и у меня зарождаются новые движения, новые варианты, новые композиционные замыслы. Артист меня вдохновляет, стимулирует фантазию. От взаимодействия с балериной, с танцовщиком мои изначальные задумки обогащаются новыми нюансами…

У всех его танцовщиков – классическая школа, но Бежар обильно насыщает свою хореографию элементами современного танца, а то и акробатикой.

Морис многолик. Его балет «Болеро» Равеля пронизан эротикой, тогда как в «Жар-птице» Стравинского угадываются социально-политические мотивы.

Хореограф известен спектаклями, поставленными грандиозно, масштабно, зрелищно. Он любит выступать не только в театральных стенах, но и в интерьерах необычных, нетрадиционных. Скажем, в цирках или перед многотысячными аудиториями на стадионах. Многие его постановки – синтетические. То есть это не просто танец, но танец в комбинации с другими видами искусства, в частности художественным чтением, а также проекцией слайдов, показом кинокадров, в общем, тем, что сейчас принято именовать «мультимедиа».

Бежар верит в судьбу. В одном из своих ранних балетов он отвел себе роль Судьбы. Так и напечатали в программе: «Судьба – Морис Бежар».

На меня сильное впечатление произвел любительский фильм, снятый Азарием во время репетиции нового балета Бежара «Вивальди». В нем принимали участие знаменитые манекенщицы, по ходу действия оказывавшие коллекцию Версаче. Сам Версаче – он был художником спектакля – сидел на репетиции рядом со своим другом Бежаром. На помосте появляется Наоми Кемпбелл, которая по роли держит в руке бутафорский пистолет. Пройдя несколько шагов, она останавливается и, развернувшись, направляет пистолет… на Версаче. Тот, «испугавшись», прячется за спину Бежара.

С Морисом Бежаром

Выстрел, убивший Версаче, раздался через две недели после этой репетиции… Знак судьбы?

У Бежара, надо сказать, необыкновенно развита интуиция.

Меня всегда интересовало, каким образом рождаются у него идеи новых балетов. Работая в Лозанне, я наблюдала этот труднообъяснимый процесс. Бежар умеет слушать. Что бы при нем ни говорили, он, очевидно, все примечает и запоминает; из этой информации, случается, возникает художественный образ в его воображении.

Он очень внимательно вслушивается в слова знакомых и незнакомых ему языков. Например, он отметил, что по-английски слово «light» может означать и существительное «свет», и прилагательное «легкий», «невесомый». Его эта мысль захватила, и он решил создать балет под названием «Light», где главная тема – невесомость.

Однажды разговор зашел о Гоголе, в частности о «Шинели», и Азарий Плисецкий заметил, что шинель это символ спасения от холода одиночества в мире. Для Акакия Акакиевича шинель – еще и женское тепло; потеряв ее, он страдал как человек, лишившийся своей единственной любви. Бежару идея Азария настолько понравилась, что он немедленно взялся поставить спектакль, где роль шинели исполняется балериной.

Меня Морис пленил как личность – умен, музыкален, с отменным вкусом во всем. Его эрудиции могли бы позавидовать составители энциклопедий. И что в наш коммерческий век становится все более важным – он великолепный организатор.

В быту Бежар очень скромен. Одевается просто, сам водит машину, причем отнюдь не «порше» или «мерседес». В обед я часто видела его в служебной столовой театра – где танцовщики, там и руководитель.

…Не забыть мне гигантский букет белых лилий – метра два в поперечнике, – который Морис, от имени труппы, преподнес мне в день моего девяностолетия. В лозаннском отеле с трудом нашли подходящую вазу, величиной с бочку.

Кода

…Бегут годы. Живу я в Англии, стала теперь еще и английской гражданкой, и жизнь здесь, признаюсь, мне очень по душе. Судите сами, вот такой эпизод. Возвращаюсь как-то в Лондон с уроков в Токио. И к моему девяносто второму дню рождения британская Королевская почта доставляет мне весьма торжественный конверт с правительственными штемпелями.

В нем послание. Премьер-министр Великобритании спрашивает: а не против ли я, если, мол, «мы Вас наградим»? Так, видно, тут принято – спрашивать.

Против?! Да я в Англии только «за!». Даже на выборах в парламент порываюсь голосовать сразу за обе партии: и за консерваторов, и за либералов…

Когда курьер принес послание, я не сразу, правда, разобралась, что к чему. Как вы уже знаете, у меня немало орденов разных стран. Среди них два ордена «Знак почета», вызывающий теперь улыбку орден Дружбы народов СССР и прочая, и прочая. В частности – от японского императора, с таким «простым» названием: орден Святого Сокровища и Золотых Лучей, на ленте. Так вот, как-то в прошлом я получила письмо от английской королевы Елизаветы Второй со следующим примерно текстом: «Разрешаю Вам носить японский орден на территории Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии». Ну и на сей раз, распечатывая правительственный конверт, я прежде всего подумала: опять, наверное, дают разрешение носить давние награды…