Сухэ-Батор - [3]

Однажды Дава и его жена зашли в юрту Дамдияа. Оба были в лучших своих халатах. Дава поставил на столик бурдюк кумыса.

Когда хозяева и гости захмелели, Дава сказал:

— Вот ты, Дамдин-гуай, жалуешься на богов. А боги не обошли тебя счастьем: они дали тебе помощников, — и он указал на детей, которые голодными глазами следили за тем, как исчезает со стола баранина.

Дамдин горько рассмеялся:

— Хотел бы я, чтобы боги наградили вас таким счастьем. У каждого живот, как бездонная бочка, — чем набивать эти ненасытные бурдюки каждый день? Вот еще один лишний рот прибавился. У других мрут, а этих ни холод, ни голод не берет!

— Не гневи бурханов, — кротко сказал Дава. — Мы живем, как одна большая семья. Да таким беднякам, как мы, и нельзя по-другому. Мы должны делиться всем. А моя старая любит твоих детишек, словно родных. Особенно она привязалась к крошке Долгор.

Дамдин не мог взять в толк, к чему клонит сосед. Наконец жена Дава не выдержала и сказала:

— Отдайте нам Долгор. Она будет нашей дочерью.

Дамдин не нашелся, что ответить. Слова соседки повергли его в изумление. Ханда бессознательно схватила Долгор и прижала ее к груди. Как ни горько им жилось, она не допускала мысли, что ее родное дитя будет жить в чужой семье.

— Долгор я не отдам!.. — прошептала она со страхом, словно Дава и его жена собирались насильно отнять девочку.

— Мы с тобой, как сестры, — взволнованно проговорила жена Дава. — Мы никогда не будем разлучаться. Пусть Долгор остается твоей дочерью, но вам не прокормить такую ораву. Мы хотели облегчить ваши заботы. Пусть Долгор живет у нас.

Слезы потекли по щекам Ханды. Она понимала, что подруга и ее муж хотят им только добра. Много дней после этого Дамдин и Ханда спорили, отдавать или не отдавать Долгор в семью Дава. Но когда Ханда тяжело занемогла, а у детей три дня не было крошки во рту, Дамдин сдался. Пришла соседка и забрала Долгор. Так и осталась девочка в семье арата Дава. Сухэ вместе с братьями Дэндыбом и Ринчином собирал сухой помет — аргал, колол дрова, таскал воду, пас чужих овец, иногда брал мешок и собирал щепки во дворе, где строился новый дом. Желудок Сухэ всегда был пуст. Худой как скелет, в халате из овчинных обрезков, слонялся он по улицам в поисках пищи и работы. Вид жирных лам и купцов вызывал у него отвращение. Он с ненавистью посматривал на нарядные юрты князей и дворцы, в которых жили маньчжурские сановники.

Вот уже двести с лишним лет Внешняя Монголия стонала под игом маньчжурской династии. Чужеземные купцы опутали «страну войлочных юрт» неоплатными долгами. Если арат брал у иностранной фирмы в долг кирпич чая стоимостью меньше лана, то весной будущего года он обязан был отдать за него двух годовалых баранов. Если долг не удалось уплатить, то на следующую весну за этот же кирпич зеленого чая арат должен был отдать двух баранов-двухлеток, на весну третьего года — двух трехлеток. За коня можно было выменять шесть аршин материи, за тюк овечьей шерсти — пачку сахара. Можно было получить товары и под огромные проценты. Ростовщики без зазрения совести обманывали доверчивых монголов, выменивая скот за безделушки, произвольно устанавливали цены на товары. Купец, посмеиваясь, говорил, что отпускать монголам товар в кредит — это значит иметь золотой ящик с неиссякаемым запасом золота. Кочевое скотоводство постепенно разорялось, количество скота сокращалось с каждым годом. Только одна фирма «Да Шэн-ху» в виде процентов за отпущенные в кредит товары ежегодно перегоняла из Халхи в Китай шестьсот тысяч овец и семьдесят тысяч лошадей. О богатстве этой фирмы говорили, что она может устлать дорогу от Урги до Пекина серебряными слитками. На шее кочевника также сидели ханы, князья, ламы. Им принадлежали лучшие пастбища, за их долги иностранным фирмам опять же расплачивался арат. В стране насчитывалось почти восемьсот монастырей и не было ни одной светской школы.

Босоногий мальчуган Сухэ еще не мог понять, почему маньчжурские солдаты и чиновники чувствуют себя в Монголии хозяевами, почему бедный должен работать на богатого, почему за долги князей обязаны расплачиваться араты. Но на каждом шагу он сталкивался с несправедливостью, с обманом, угнетением и еще в детстве научился жестоко ненавидеть и маньчжурских купцов, и самодовольных князей, и богатых хозяйчиков. Иногда Сухэ озадачивал отца совсем не детским вопросом:

— Аба, ты рассказывал, что монголы были сильными. Так почему они не прогонят цинов?

Дамдин хмурился и не отвечал. Он с боязливым удивлением посматривал на сына и только покачивал головой. Не иначе, как на базаре Сухэ успел наслушаться опасных речей. Все подмечает, ко всему прислушивается. Любопытен не в меру. Мудреных слов где-то набрался. Пристает с расспросами ко всем, кто подвернется: и к караванщикам, и к беглым ламам, к бродячим сказочникам, водится с русскими ребятишками из консульства, и его всюду принимают, как своего. Один из чиновников консульства, как-то повстречав Дамдина на улице, сказал:

— Смышленый у тебя сын: много русских слов знает. А у наших ребятишек за вожака. Все уши прожужжали: Сухэ, Сухэ, все Сухэ… Учить грамоте его нужно.