Суеверие - [26]

— Хорошая история, — сказал Сэм, когда Барри закончил. — Но Лафайет нам не подходит — это же историческое лицо.

— Зато мы можем придумать американца, который вместе с ним уехал во Францию, — возразил Барри. — Какого-нибудь мальчишку из Новой Англии, идеалиста, преданного революции, и кончившего свои дни на гильотине.

Все одобрительно закивали, и Мэгги выразила общее мнение, сказав:

— По-моему, это замечательная идея. В самом деле. Американец в Париже. Отлично.

Глава 15

У матери были красные глаза: она проплакала всю ночь. Он хотел обнять ее, успокоить, сказать, что все будет хорошо, и они обязательно еще увидятся. Но в их семье это не было принято. Он не мог сказать матери, что любит ее и будет тосковать в разлуке, а она не могла сказать сыну, как горько ей отпускать его в чужую страну. Ее единственный сын уезжал во Францию вместе с великим генералом Лафайетом, и что-то подсказывало ей, что больше она его не увидит. Но когда он спросил, отчего у нее красные глаза, она довольно резко ответила, что это от мучной пыли, белым облаком висящей над мельницей.

— А теперь поешь, — сказала она. — У тебя впереди долгий путь, и на пустой желудок далеко не уедешь.

Мать старалась занять себя домашними делами и принялась с шумом убирать посуду, начищать котлы и сковородки, пока сын в последний раз завтракал в родном доме. В окно она видела, как ее муж Джон вместе с конюхом Эдвардом седлает коней. Потом Джон пошел к дому, и она поняла, что настала пора прощаться.

Мать и сын обнялись; они оба стеснялись такого проявления чувств. Она дала ему Библию, и он обещал хранить ее. Выйдя во двор, мать смотрела, как он вместе с отцом уезжает по пыльной дороге. Один раз он обернулся и помахал ей. Она тоже подняла руку, но на таком расстоянии он не увидел, как дрожат ее пальцы. Когда ее муж и сын скрылись из виду, она повернулась и ушла на кухню.

Адам Виатт скакал позади отца, и с каждой минутой на душе у него становилось все легче. Отец молчал, и поначалу его это смущало, но потом он весь предался мыслям о том, что ждет его впереди. По чистой случайности он был замечен великим французом. Во время последнего сражения с англичанами под Йорктауном одна из лошадей вырвалась и поскакала, грозя выдать противнику расположение отряда, а Адам, рискуя жизнью, ее поймал. На самом деле этот отчаянный поступок ничего не решал, но он произошел на глазах Лафайета. Генерал велел прислать к нему храбреца и объявил Адаму благодарность. Юный американец пришелся ему по душе, и он оставил его при себе адъютантом. Обладая пытливым умом, Адам интересовался всем, от политики до философии и науки — и все больше нравился добросердечному французу. Генерал даже распорядился, чтобы юноше нашли преподавателя, когда Адам выразил желание учиться французскому языку. И вот теперь девятнадцатилетний американец отправлялся во Францию в составе личного штата генерала. Ему предстояло узнать и увидеть такое, о чем он не мог и мечтать, и Адам готовился выступить достойным посланцем своей молодой страны, в которой равенство и свобода уже утверждены законодательно. Эти высокие идеалы будут быстро подхвачены в Европе.

На окраине Нью-Йорка они с отцом пожали друг другу руки, а потом Джон Виатт развернул коня и поскакал домой. Он поехал с сыном лишь для того, чтобы привести обратно его лошадь, и не хотел задерживаться в толпе горожан, приветствующих торжественное возращение в Нью-Йорк Джорджа Вашингтона. Адам несколько часов бродил по городу, упиваясь звуками и красками празднества, а потом пошел на пристань, где ему предстояло сесть на большой корабль, который через пять недель плавания бросит якорь в порту Бордо.

Первые дни путешествия он страдал от морской болезни, но вскоре привык к качке и полюбил свежий соленый ветер, гнавший корабль к берегам Франции. Генерала — или «маркиза», как велел себя называть Лафайет — Адам видел редко. Война кончилась, и воинские звания можно было забыть. Он ежедневно занимался французским и усердно изучал правила этикета. Маркиз де Лафайет при всей либеральности своих взглядов оставался аристократом, вхожим в высшие придворные и дипломатические круги французского общества, и его протеже должен был уметь вести себя в обществе. В течение месяца Адам учился говорить, двигаться и даже думать как дворянин, а не сын фермера. Пищу на корабле подавали простую, зато за обедом Адаму каждый раз наливали бокал превосходнейшего вина, какого он никогда прежде не пробовал. Адам Виатт, сошедший на берег в Бордо, был уже не тем Адамом, который поднялся на борт в Нью-Йорке.

Следующие несколько месяцев довершили его превращение. У себя на родине Лафайет считался таким же героем, как в Америке. Французы всех сословий радовались поражению своего извечного соперника, Британии, и безмерно гордились тем, что этому способствовал их соотечественник и французские войска, которые он уговорил послать на помощь колонистам. Лафайет пользовался почетом не только во Франции, но и в либеральных кругах всей Европы; и куда бы он ни поехал, всюду его сопровождал Адам Виатт. В Версале юноша был представлен королю Людовику и прекрасной молодой королеве Марии Антуанетте. В Париже он познакомился с Томасом Джефферсоном, который приехал, чтобы заключить с Францией торговые соглашения, и ему выпала честь побеседовать с Бенджамином Франклином. Для сына фермера это были опьяняющие минуты. Подчас ему казалось, что годы, прожитые в пуританской простоте, были всего лишь кошмаром, от которого он наконец пробудился. А иногда его одолевал страх, что эта новая жизнь только сон и, проснувшись, он под окрики матери отправится по утреннему холоду доить коров.