Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - [8]
В данном случае следственный судья Ломбарди и заместитель прокурора Помаричи сочли версию Марино ошибочной (хотя и с некоторым опозданием). Других вариантов не было: очевидно, что любое описание бегства неизбежно должно приводить к синему автомобилю «ФИАТ-125», брошенному участниками покушения на перекрестке улиц Ариосто и Альберто да Джуссано. Впрочем, в итоге следствие оценило признание Марино совершенно иначе. В главе постановления приговора, озаглавленной «Доказательства» и посвященной подготовке и исполнению убийства Калабрези, утверждается (с. 264), что рассказ Марино не только «совершенно совпадает» с полицейской реконструкцией событий, но даже позволяет «исправить… некоторые ее неточности». Другими словами, вместо того чтобы искать объективное подтверждение признания, оставленного подсудимым, следствие воспользовалось его показаниями как пробирным камнем, с помощью которого оно могло бы проанализировать (и при случае отвергнуть) рассказы очевидцев.
Председатель суда Милана Манлио Минале с самого начала прений дал понять, что не расположен слепо доверять результатам расследования, которое вели следственный судья Ломбарди и заместитель прокурора Помаричи (Помаричи вел первые четыре допроса Марино самостоятельно). В достоверности слов подсудимого следовало убеждаться с начала и до самого конца. С первого допроса Марино в зале суда (9 января 1990 г.) глубинные этические мотивы его раскаяния подверглись сомнению. Председатель отметил, что незадолго до того, как Марино отправился на исповедь к священнику из Бокка-ди-Магра, он совершил еще одно ограбление (Dibattim., c. 14). «Ответьте по сути, – спросил председатель в какой-то момент, – если бы вы раздобыли деньги, то продолжали бы вести прежнюю жизнь и немного задобрили бы вашу совесть, так или нет?» (Dibattim., c. 28). На следующем допросе (10 января 1990 г.) председатель обратил внимание, что во время расследования Марино сформулировал три разные версии того, как велась подготовка к убийству Калабрези. Первая версия: Бомпресси часто разговаривает с Марино, тот соглашается принять участие в покушении и получает подтверждение о решении исполнительного комитета в Пизе от Софри и Пьетростефани (13 мая 1972 г.). Вторая версия: Бомпресси делает первое предложение Марино, тот получает детальные указания от Пьетростефани и разрешает последние сомнения во время встречи с Софри в Пизе, на которой также присутствует Пьетростефани (Dibattim., c. 39–42). Третья версия: убийство готовится в ходе целой серии обсуждений внутри определенной «группы», о которой мы больше ничего не знаем (в ответ Марино сообщает, что в ее состав входили Пьетростефани, Бомпресси и он сам). В ходе прений возникает четвертая версия, согласно которой Пьетростефани не участвовал в пизанской встрече29. Мотивы последней перемены во взглядах Марино объяснить легко. В процессе расследования Пьетростефани заметил, что тогда скрывался от правосудия и, следовательно, едва ли ему могла прийти на ум мысль ехать в Пизу, где его очень хорошо знали, особенно в день, когда весь город усиленно контролировался силами правопорядка («Лотта континуа» организовала митинг в память Франко Серантини – юноши, избитого во время одной из манифестаций и умершего в тюрьме, где он провел несколько дней без всякой медицинской помощи). Отчего же тогда, возражает председатель, Марино сообщил прокурору, что Пьетростефани присутствовал «вблизи или издалека» на встрече в Пизе? Видно, что Марино теряется:
Знаете, когда, так сказать, я давал первые показания, то без подготовки и непроизвольно сказал, что Пьетростефани и Софри связались со мной, я имел в виду, что сначала я говорил об этом с одним, а потом с другим. Ясно, что я не был… То есть я не считал, что в тот момент важно уточнять, с кем я говорил сначала, а с кем потом, места и т.д., и т.д. Затем, собравшись с мыслями… Действительно, будучи в Пизе, я говорил только с Софри, потому еще, что, конечно, с Пьетро (т.е. Пьетростефани) мы несколько раз виделись раньше и уже обсуждали эти вещи… (10 января 1990 г., Dibattim., c. 71).
Марино говорит о единственной ошибке, которую он совершил, выступая в суде «без подготовки». На самом же деле речь идет об одном из множества уточнений, которые он вносил по мере дачи показаний о ключевом эпизоде дела в ходе всего процесса.
Допрос 21 июля 1988 г.:
В тот момент в Пизе умер Серантини, совсем незадолго до убийства комиссара Калабрези; я помню, что из-за этого прошла большая манифестация, в которой участвовало много людей из «Лотта континуа»; кроме того, состоялся митинг, который вел Адриано Софри. Сразу после этой встречи Софри и Пьетростефани подошли ко мне; помню, что сначала мы пошли выпить чего-нибудь в какой-то бар, а потом обсуждение продолжалось уже по пути оттуда. Они подтвердили, что решение принято Исполнительным комитетом, сказали, что мысль о сроках созрела в том числе из-за смерти Серантини: решение приняли раньше, по причинам, о которых мне уже рассказывал Энрико (=Бомпресси), но что надо ускориться, чтобы ответить на гибель Серантини, так мы сможем использовать ярость, которая после случившегося охватила членов организации. Тогда я с этим согласился. Во время разговора я получил общие указания: мне сказали, что если нас арестуют, то нам следует говорить, будто мы действовали несогласованно и отдельно друг от друга, чтобы таким образом не замешать сюда организацию. Мне обещали помощь в суде через адвоката, который бы внешне не был никак связан с «Лотта континуа», а также деньгами в том случае, если бы возникла угроза моей безопасности. Впрочем, ничего конкретного о плане действий сказано не было, я только должен был вернуться в Турин и ждать сообщений (
Известный итальянский историк, один из основателей «микроистории» реконструирует биографию и духовный мир «диссидента» XVI века — фриульского мельника, осмелившегося в эпоху жесткого идеологического диктата выступить со своим мнением по всем кардинальным вопросам бытия. Фактографическая тщательность сочетается в книге Карло Гинзбурга с умелой беллетризацией — сочетание этих качеств сообщило ей весьма высокую популярность.Для всех интересующихся историей.
Знаменитая монография Карло Гинзбурга «Загадка Пьеро» (1981)—интеллектуальный бестселлер и искусствоведческий детектив, построенный вокруг исторической интерпретации фресок итальянского художника XV века Пьеро делла Франческа. Автор решительно отходит от стилистической трактовки живописи и предпочитает ей анализ социально-исторических, политических, житейских и прочих обстоятельств, сопровождавших создание шедевров Пьеро. Смысл картин Пьеро оказывается связан с повседневной жизнью самого живописца, его заказчиков и их покровителей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В последние годы своей жизни Никола Тесла печально и прозорливо говорил: «Сколько людей называли меня фантазером… Нас рассудит время!» В 1880-х годах позапрошлого века его идею переменного тока специалисты назвали бредом, а ныне весь мир пользуется устройствами, работающими благодаря этому открытию. Многие его гениальные проекты опередили время настолько, что и спустя столетие не смогли быть воспроизведены без чертежей и записей, которые ученый сознательно уничтожил, отказавшись от идеи сверхмощного оружия как сдерживающего фактора в развязывании мировой бойни.
Существует легенда о происхождении скифов от связи Геракла с полуженщиной-полуехидной, приключившейся на берегах Днепра-Борисфена. Об этом писал еще отец истории Геродот. Упоминал об этом мифе и Лев Гумилев. Однако особенностью данной книги является углубленное изучение всех аспектов возможных причин возникновения этого мифа. В рамках своего труда автор проводит сенсационные параллели между Гераклом и героем древнерусских былин Ильей Муромцем, между библейским Эдемом и садом Гесперид, находит изображение Геракла на Збручском идоле и делает вывод, что Геродотовы будины, гелоны, навры — праславяне, поклонявшиеся Гераклу как богу.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Статья 1988–1989 гг. о ленинградской ветви фантастической «новой волны» — о писателях семинара Б. Стругацкого.Имеет историческое значение.
Его имя мало кто знает, хотя весьма популярны и прославлены имена Винера и Берталанфи, развивавших его идеи.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена литературным и, как правило, остро полемичным опытам императрицы Екатерины II, отражавшим и воплощавшим проводимую ею политику. Царица правила с помощью не только указов, но и литературного пера, превращая литературу в политику и одновременно перенося модную европейскую парадигму «писатель на троне» на русскую почву. Желая стать легитимным членом европейской «république des letteres», Екатерина тщательно готовила интеллектуальные круги Европы к восприятию своих текстов, привлекая к их обсуждению Вольтера, Дидро, Гримма, приглашая на театральные представления своих пьес дипломатов и особо важных иностранных гостей.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.