Судья и историк. Размышления на полях процесса Софри - [8]
В данном случае следственный судья Ломбарди и заместитель прокурора Помаричи сочли версию Марино ошибочной (хотя и с некоторым опозданием). Других вариантов не было: очевидно, что любое описание бегства неизбежно должно приводить к синему автомобилю «ФИАТ-125», брошенному участниками покушения на перекрестке улиц Ариосто и Альберто да Джуссано. Впрочем, в итоге следствие оценило признание Марино совершенно иначе. В главе постановления приговора, озаглавленной «Доказательства» и посвященной подготовке и исполнению убийства Калабрези, утверждается (с. 264), что рассказ Марино не только «совершенно совпадает» с полицейской реконструкцией событий, но даже позволяет «исправить… некоторые ее неточности». Другими словами, вместо того чтобы искать объективное подтверждение признания, оставленного подсудимым, следствие воспользовалось его показаниями как пробирным камнем, с помощью которого оно могло бы проанализировать (и при случае отвергнуть) рассказы очевидцев.
Председатель суда Милана Манлио Минале с самого начала прений дал понять, что не расположен слепо доверять результатам расследования, которое вели следственный судья Ломбарди и заместитель прокурора Помаричи (Помаричи вел первые четыре допроса Марино самостоятельно). В достоверности слов подсудимого следовало убеждаться с начала и до самого конца. С первого допроса Марино в зале суда (9 января 1990 г.) глубинные этические мотивы его раскаяния подверглись сомнению. Председатель отметил, что незадолго до того, как Марино отправился на исповедь к священнику из Бокка-ди-Магра, он совершил еще одно ограбление (Dibattim., c. 14). «Ответьте по сути, – спросил председатель в какой-то момент, – если бы вы раздобыли деньги, то продолжали бы вести прежнюю жизнь и немного задобрили бы вашу совесть, так или нет?» (Dibattim., c. 28). На следующем допросе (10 января 1990 г.) председатель обратил внимание, что во время расследования Марино сформулировал три разные версии того, как велась подготовка к убийству Калабрези. Первая версия: Бомпресси часто разговаривает с Марино, тот соглашается принять участие в покушении и получает подтверждение о решении исполнительного комитета в Пизе от Софри и Пьетростефани (13 мая 1972 г.). Вторая версия: Бомпресси делает первое предложение Марино, тот получает детальные указания от Пьетростефани и разрешает последние сомнения во время встречи с Софри в Пизе, на которой также присутствует Пьетростефани (Dibattim., c. 39–42). Третья версия: убийство готовится в ходе целой серии обсуждений внутри определенной «группы», о которой мы больше ничего не знаем (в ответ Марино сообщает, что в ее состав входили Пьетростефани, Бомпресси и он сам). В ходе прений возникает четвертая версия, согласно которой Пьетростефани не участвовал в пизанской встрече29. Мотивы последней перемены во взглядах Марино объяснить легко. В процессе расследования Пьетростефани заметил, что тогда скрывался от правосудия и, следовательно, едва ли ему могла прийти на ум мысль ехать в Пизу, где его очень хорошо знали, особенно в день, когда весь город усиленно контролировался силами правопорядка («Лотта континуа» организовала митинг в память Франко Серантини – юноши, избитого во время одной из манифестаций и умершего в тюрьме, где он провел несколько дней без всякой медицинской помощи). Отчего же тогда, возражает председатель, Марино сообщил прокурору, что Пьетростефани присутствовал «вблизи или издалека» на встрече в Пизе? Видно, что Марино теряется:
Знаете, когда, так сказать, я давал первые показания, то без подготовки и непроизвольно сказал, что Пьетростефани и Софри связались со мной, я имел в виду, что сначала я говорил об этом с одним, а потом с другим. Ясно, что я не был… То есть я не считал, что в тот момент важно уточнять, с кем я говорил сначала, а с кем потом, места и т.д., и т.д. Затем, собравшись с мыслями… Действительно, будучи в Пизе, я говорил только с Софри, потому еще, что, конечно, с Пьетро (т.е. Пьетростефани) мы несколько раз виделись раньше и уже обсуждали эти вещи… (10 января 1990 г., Dibattim., c. 71).
Марино говорит о единственной ошибке, которую он совершил, выступая в суде «без подготовки». На самом же деле речь идет об одном из множества уточнений, которые он вносил по мере дачи показаний о ключевом эпизоде дела в ходе всего процесса.
Допрос 21 июля 1988 г.:
В тот момент в Пизе умер Серантини, совсем незадолго до убийства комиссара Калабрези; я помню, что из-за этого прошла большая манифестация, в которой участвовало много людей из «Лотта континуа»; кроме того, состоялся митинг, который вел Адриано Софри. Сразу после этой встречи Софри и Пьетростефани подошли ко мне; помню, что сначала мы пошли выпить чего-нибудь в какой-то бар, а потом обсуждение продолжалось уже по пути оттуда. Они подтвердили, что решение принято Исполнительным комитетом, сказали, что мысль о сроках созрела в том числе из-за смерти Серантини: решение приняли раньше, по причинам, о которых мне уже рассказывал Энрико (=Бомпресси), но что надо ускориться, чтобы ответить на гибель Серантини, так мы сможем использовать ярость, которая после случившегося охватила членов организации. Тогда я с этим согласился. Во время разговора я получил общие указания: мне сказали, что если нас арестуют, то нам следует говорить, будто мы действовали несогласованно и отдельно друг от друга, чтобы таким образом не замешать сюда организацию. Мне обещали помощь в суде через адвоката, который бы внешне не был никак связан с «Лотта континуа», а также деньгами в том случае, если бы возникла угроза моей безопасности. Впрочем, ничего конкретного о плане действий сказано не было, я только должен был вернуться в Турин и ждать сообщений (
Известный итальянский историк, один из основателей «микроистории» реконструирует биографию и духовный мир «диссидента» XVI века — фриульского мельника, осмелившегося в эпоху жесткого идеологического диктата выступить со своим мнением по всем кардинальным вопросам бытия. Фактографическая тщательность сочетается в книге Карло Гинзбурга с умелой беллетризацией — сочетание этих качеств сообщило ей весьма высокую популярность.Для всех интересующихся историей.
Знаменитая монография Карло Гинзбурга «Загадка Пьеро» (1981)—интеллектуальный бестселлер и искусствоведческий детектив, построенный вокруг исторической интерпретации фресок итальянского художника XV века Пьеро делла Франческа. Автор решительно отходит от стилистической трактовки живописи и предпочитает ей анализ социально-исторических, политических, житейских и прочих обстоятельств, сопровождавших создание шедевров Пьеро. Смысл картин Пьеро оказывается связан с повседневной жизнью самого живописца, его заказчиков и их покровителей.
Наполеон притягивает и отталкивает, завораживает и вызывает неприятие, но никого не оставляет равнодушным. В 2019 году исполнилось 250 лет со дня рождения Наполеона Бонапарта, и его имя, уже при жизни превратившееся в легенду, стало не просто мифом, но национальным, точнее, интернациональным брендом, фирменным знаком. В свое время знаменитый писатель и поэт Виктор Гюго, отец которого был наполеоновским генералом, писал, что французы продолжают то показывать, то прятать Наполеона, не в силах прийти к окончательному мнению, и эти слова не потеряли своей актуальности и сегодня.
Монография доктора исторических наук Андрея Юрьевича Митрофанова рассматривает военно-политическую обстановку, сложившуюся вокруг византийской империи накануне захвата власти Алексеем Комнином в 1081 году, и исследует основные военные кампании этого императора, тактику и вооружение его армии. выводы относительно характера военно-политической стратегии Алексея Комнина автор делает, опираясь на известный памятник византийской исторической литературы – «Алексиаду» Анны Комниной, а также «Анналы» Иоанна Зонары, «Стратегикон» Катакалона Кекавмена, латинские и сельджукские исторические сочинения. В работе приводятся новые доказательства монгольского происхождения династии великих Сельджукидов и новые аргументы в пользу радикального изменения тактики варяжской гвардии в эпоху Алексея Комнина, рассматриваются процессы вестернизации византийской армии накануне Первого Крестового похода.
Виктор Пронин пишет о героях, которые решают острые нравственные проблемы. В конфликтных ситуациях им приходится делать выбор между добром и злом, отстаивать свои убеждения или изменять им — тогда человек неизбежно теряет многое.
«Любая история, в том числе история развития жизни на Земле, – это замысловатое переплетение причин и следствий. Убери что-то одно, и все остальное изменится до неузнаваемости» – с этих слов и знаменитого примера с бабочкой из рассказа Рэя Брэдбери палеоэнтомолог Александр Храмов начинает свой удивительный рассказ о шестиногих хозяевах планеты. Мы отмахиваемся от мух и комаров, сражаемся с тараканами, обходим стороной муравейники, что уж говорить о вшах! Только не будь вшей, человек остался бы волосатым, как шимпанзе.
Настоящая монография посвящена изучению системы исторического образования и исторической науки в рамках сибирского научно-образовательного комплекса второй половины 1920-х – первой половины 1950-х гг. Период сталинизма в истории нашей страны характеризуется определенной дихотомией. С одной стороны, это время диктатуры коммунистической партии во всех сферах жизни советского общества, политических репрессий и идеологических кампаний. С другой стороны, именно в эти годы были заложены базовые институциональные основы развития исторического образования, исторической науки, принципов взаимоотношения исторического сообщества с государством, которые определили это развитие на десятилетия вперед, в том числе сохранившись во многих чертах и до сегодняшнего времени.
Эксперты пророчат, что следующие 50 лет будут определяться взаимоотношениями людей и технологий. Грядущие изобретения, несомненно, изменят нашу жизнь, вопрос состоит в том, до какой степени? Чего мы ждем от новых технологий и что хотим получить с их помощью? Как они изменят сферу медиа, экономику, здравоохранение, образование и нашу повседневную жизнь в целом? Ричард Уотсон призывает задуматься о современном обществе и представить, какой мир мы хотим создать в будущем. Он доступно и интересно исследует возможное влияние технологий на все сферы нашей жизни.
Книга французского исследователя посвящена взаимоотношениям человека и собаки. По мнению автора, собака — животное уникальное, ее изучение зачастую может дать гораздо больше знаний о человеке, нежели научные изыскания в области дисциплин сугубо гуманитарных. Автор проблематизирует целый ряд вопросов, ответы на которые привычно кажутся само собой разумеющимися: особенности эволюционного происхождения вида, стратегии одомашнивания и/или самостоятельная адаптация собаки к условиям жизни в одной нише с человеком и т. д.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.