Ника заглянула в пустую спальню. Шлепая тапками, спустилась вниз и подергала ручку на двери. Закрыто. Нервничая, вернулась обратно наверх и застыла перед круглыми часами, вокруг которых скакали нарисованные зверюшки. Полшестого?
— Как полшестого? А паровоз? А станция?
Солнце тихо перемещалось вниз, за окнами млела пустынная улица. Ника снова помчалась по лестнице, задергала ручку, пнула ногой крашеное белым дерево. И отступив в закуток за пышной китайской розой, стала выкручивать щеколду на узком окошке. В длинном стекле увидела — на веревке за игровой площадкой висят ее джинсы, размахивая штанинами, а рядышком — паруса простыней.
— Д-да что ж такое-т-то…
Щеколда подалась, звякнув. Ника примерилась и боком стала протискиваться в узкое окно, перекинув наружу ногу.
— Ты чего делаешь?
Сидя верхом на подоконнике, она оглянулась. Позади на ступенях стояла полная женщина, похожа на ту, что помогала ей звонить в школе. И вязанье в опущенной руке было похожим.
— Я заблудилась, — честно призналась Ника, — меня закрыли. В средней группе.
Пыхтя, пролезла обратно, уронив на улицу тапок. Женщина улыбнулась, глядя, как Ника переминается босой и обутой ногами.
— Из группы другая дверь. В общий коридор. Там лестница, и вход открыт.
— Извините. А я смотрю, нет никого.
— Так суббота же, — вязальщица повернулась и пошла вверх, — пойдем, тапок свой подберешь.
— Я на поезд опоздала, — потерянно сообщила Ника широкой спине с мерно двигающимися лопатками, обтянутыми белым халатом, — в пять часов.
К глазам вдруг подкатили слезы, и она мужественно шмыгнула. Еще не хватало разреветься…
— Зато выспалась. На работе, что ли, ждут? А то напишу справочку, что не ходил транспорт, печать поставлю, — женщина быстро прошла игровую, на ходу поправляя легкую штору, придвигая стульчик к столу, оглянулась, — я заведующая, Нина Петровна. Что?
— Как моя мама.
Та кивнула. Вместе они прошли к галерейке, соединяющей два боковых крыла, и спустились вниз, заведующая открыла стеклянные двери.
— Вон лежит. И пойдем в кухню, покормлю.
— Что вы, я не голодная, — подавленно сказала Ника, возвращаясь в обоих тапках.
— Пойдем-пойдем, хватит всякое оливье точить, у нас суп вчерашний остался чудесный. Кашу будешь молочную?
— Нет, спасибо.
В пустой кухне голоса звучали гулко, и казалось, чуть звенели в ответ яркие бока огромных кастрюль. Нина Петровна разогрела на отдельной маленькой плите маленькую кастрюльку, налила тарелку Нике, быстро глянула, как та неловко берется за ложку. И налила себе тоже. Грузно села за край большого вытертого стола, где у стены лежали деревянные доски и скалки.
— Хлеб бери. Перец вон, соль.
— Спасибо.
У Нины Петровны над крупным лицом с несколькими глубокими морщинами топорщились вниз и в стороны короткие пепельные волосы. И темные глаза из-за цвета волос казались почти черными. Ела она аккуратно и мерно, методично откусывая от коричневого ломтя. Прожевав, что-нибудь спрашивала, дожидалась ответа, кивала, снова съедала ложку супа, закусывая хлебом, и снова спрашивала.
— Так не нужна справка?
— Я в отпуске.
Кивок.
— Выспалась хоть?
— Да.
Кивок.
— Дома ждет кто?
— Мама только. А сына бабушка забрала, в санаторий поехали.
Кивок. Нина Петровна доскребла ложкой тарелку и встала.
— Сейчас яичницу сделаю.
— Ой, я наелась, спасибо!
— Сиди. Яйца свежие, масло тоже. Хоть попробуешь настоящего.
Хрупнула скорлупа, зашипела на плите сковородка.
— Настька ко мне в сад ходила. И Петрик тоже. Потом в школу. Я историю преподаю. Мы там с тобой виделись. Держи, тут пара яиц всего, не растолстеешь. Сейчас вот Петруха отслужит, да, может, поступит куда. Потом по распределению уедет, Настюху свою с дитем заберет. Ну, в сад успеет лялька походить, а после ту-ту, будут к бабушкам в отпуск наезжать. Сперва. А как на ноги встанут, то в Крым да в Сочи. Горчицу бери, злая, хорошая. Настька — девка славная. А Петрик совсем молодец, троечник был, да то неважно. Хороший мальчик.
— Они помирились? А то я проспала все.
— Нет. Да помирятся. Куда ж ей — с брюхом. Поорет да успокоится.
Ника положила вилку.
— Обидно. Свадьба только что и уже такая ссора.
— Угу. А ему ж уезжать завтра. Лучше б успели, а то останется девка вся в горестях. Компот будешь? Или сок? Давай чашку, налью.
— Спасибо, Нина Петровна. Очень вкусно.
— На здоровье. Пойдешь к Людке?
Ника вздохнула, ставя пустую чашку. Тут так мирно и тихо. А там все еще длится ссора, идут всякие разборки. Уборки. Разор, как сказала Элеонора Павловна.
— Не ходи, — посоветовала Нина Петровна, — не до тебя им сейчас. Чего под ногами крутиться. Отдохни, книжки вон почитай. Завтра Равиля-повариха с утра будет, захочешь — поможешь ей вареники лепить на понедельник. А то просто погуляешь. Хотя куда у нас гулять-то, разве в степь. А в селе — только по гостям шастать.
— Не хочу я по гостям. Я лучше тут.
Нина Петровна поднялась, пощипала пальцами краешек густой брови, раздумывая.
— А вот пойдем. Ты городская, и глаз свежий. Посоветуешь.
Они вышли в квадратный двор, точно такой, как в южноморской «Ласточке» — с четырьмя деревянными ажурными беседками, врытыми в землю деревянными же машинами, горками и качелями. Нина Петровна мимоходом пощупала джинсовую штанину на бельевой веревке.
