Судьбы иосифлянских пастырей - [223]

По милости Божией, я был близок к приснопамятному иеросхимонаху Серафиму, бывшему духовнику Александро-Невской Лавры, который последние дни своей жизни жил и скончался в Вырице. Я с 1945 г. до дня его кончины — 3 апреля 1949 г. — был его духовником.

Он мне дважды сказал: «Ты будешь архиереем», в первый раз при начале знакомства — в 1945 г., а вторично пред своей кончиною. Мне слова старца были очень неприятны — предсказывали смерть супруги — в 1947 г. она скончалась. В 1948 году, не знаю почему, бывший Митрополит Григорий вызывал меня для представления Патриарху Алексию. Я был на приеме у Святейшего, передал ему от старца поручение: «Иеросхимонах Серафим из Вырицы — в миру Муравьев Василий Николаевич — просит Вашего, Ваше Святейшество, благословения и земно Вам кланяется», — и при этом я земно поклонился. «Знаю, знаю его, — сказал ласково Патриарх, — как он здравствует?» Благословляя меня, Святейший сказал: «Скажите ему, что я прошу его святых молитв».

После приема у Святейшего, в митрополии я более не бывал. В 1949 году, после кончины иеросхимонаха Серафима, был в Вырице благочинный, покойный прот. Мошинский. Он передал мне благословение и привет от Митр. Григория и сказал: «Владыка меня спрашивал, что думает о. Алексий об архиерействе?» «Что вы ответили?» — спросил я. Ответил, что «о. Алексий о монашестве не помышляет и о епископстве тоже, считает себя недостойным!» «Правильно, — ответил я, — так и передайте Владыке». Как видите, Ваше Преосвященство, к монашеству я не стремился и никогда бы не поверил и не согласился бы, если бы кто стал мне говорить, что мое настроение изменится.

От Господа зависят судьбы человека! Вдруг в 1950 г. меня, совершенно для меня неожиданно, арестовывают, судят и даже Военным трибуналом, осуждают на 25 лет в Сибирские лагеря. На свидании последнем я сказал сыну: «Помнишь, в прошлом году старец Серафим, а раньше Митроп. Григорий говорили мне о монашестве? Я не послушал их, и вот теперь меня отправляют в Сибирскую лавру-монастырь учиться повиновению, терпению и послушанию. Буди воля Божия». Сын меня утешал, успокаивал: «Пройдет 3–4 года, — говорил он, — и ты вернешься».

Разве думал он в тот момент, что слова его окажутся пророческими?

Я попал в самые строгорежимные лагеря — Озерлаг около Иркутска, переписка разрешалась там один раз в году. Режим был каторжный; мы не считались людьми; каждый имел нашитый на спине и на колене номер и вызывался не пофамильно, а номер такой-то.

Действительно, Владыко Святый, Господь управляет судьбой человека! Я это испытал! Прошли пять лет. Правда, лагерный режим с 1953 г. изменился, сорвали номера со спин и коленей, разрешили писать письма ежемесячно. Стали пересматривать наши дела. Попало и мое дело на пересмотр. Новый состав трибунала не нашел в моем деле вины, за которую меня осудили на 25 л. Постановил: немедленно освободить, снять судимость и возвратить права. Когда мне объявили, я сидел и только плакал. «О чем ты плачешь?» — спрашивает удивленный начальник. «От радости», — сказал я.

Меня отправили в Ленинград. Массу переживаний не выдержал мой организм. Дорогой, в Москве, при посадке на ленинградский поезд, у меня случилось кровоизлияние в мозгу. Я упал, лишился языка, но сознания, к счастью, не потерял. Мне помогли подняться, ввели в вагон, и в таком состоянии я доехал. Сын и невестка встретили меня в Ленинграде, сняли с поезда и привезли на ст. Всеволожскую, пригласили врача. Врач констатировал у меня «паралич» и все удивлялся, как я мог доехать в таком состоянии.

Быстро я стал оправляться. 15 августа я смог быть на приеме у Митрополита Григория, ныне покойного. Вечная Ему память! Владыка принял меня, как отец родной. Узнав, что у меня все имущество при аресте было конфисковано, и я ничего не имею, он дал мне

единовременное пособие — 2000 руб.; назначил меня, согласно моему заявлению, на прежнее место, к Казанской Вырицкой церкви приписным священником.

В августе месяце 1955 г. я попросил, чтобы меня пособоровали. После совершения таинства Елеосвящения я переживал такое дивное, радостное состояние, что я словами не могу его передать. Я ярко вспомнил все, мною пережитое и переживаемое, и от избытка чувств благодарных все повторял слова Псалмопевца: «Что воздам Господеви моему, яже воздаде ми!» Все повторяю эти слова, а сам плачу. И вдруг, внутри себя, я слышу как будто ясный ответ: «Вот теперь тебе и надо принять монашество!» Утром я сообщил свои переживания сыну и невестке и заявил о своем решении принять монашество.

Через немного времени ко мне приехал навестить меня епископ Михаил Смоленский, бывший по Детскому Селу — Пушкину мой духовный сын. Я ему чрезвычайно обрадовался и рассказал ему свои душевные переживания и о своем намерении принять монашество. Просил его благословения, как православного Архипастыря. Никаких честолюбивых целей и намерений у меня нет, говорил я ему. Одного только хочу: оставшиеся дни моей жизни закончить иноком. Владыка Михаил меня благословил.

В прошлом году — 1956 — он был у Святейшего и доложил о моем возвращении из лагерей и о желании принять монашество. Святейший сказал, что он меня не знает. Когда епископ сказал, что я был духовником иеросхим. Серафима и что даже был на приеме у Святейшего, тогда Патриарх сказал: «Помню, помню», — и послал чрез еп. Михаила благословение на келейное пострижение.